Алексей Поликовский - Рок на Павелецкой

– Так вот кто хотел меня видеть! – сказал он, не отпуская мою руку чуть дольше принятого. Ладонь у него была большая, горячая и очень дружелюбная. – Это мистер MoonlightDrive собственной персоной, – сказал он, называя меня одним из моих давних прозвищ. Я любил эту вещь Doors. И он, оказывается, это двадцать лет помнил.

– Роки Ролл, – сказал я.

Он выглядел как преуспевающий джентльмен. Длинные светлые волосы были стянуты назад и заплетены в косичку. Легкая небрежная бородка. Он был в черном пиджаке, светлых брюках и светлых кожаных мокасинах. Рубашка в тонкую голубую полоску, ворот рубашки расстегнут. На пальце перстень с черным плоским камнем. Не хватало платочка в кармане пиджака – я специально посмотрел на карман его черного, идеально сидящего пиджака и убедился, что платочка все-таки нет. Мы сели за столик – как нырнули в темноту. Снова бесшумно появилась девушка. – Будешь коньяк? Два коньяка, – бросил Роки Ролл, не дожидаясь моего согласия и не уточняя, какого именно коньяка, опустил руку в карман пиджака и достал зажигалку и пачку Marlboro. Щелкнул зажигалкой и закурил.

Язычок пламени осветил его лицо – я увидел прищуренные серые глаза, светлые брови, маленький косой шрам над левым глазом, русую изящную бородку. Это было лицо прежнего Роки Ролла, который когда-то восседал за ударной установкой в позе многорукого Шивы – но лицо, получившее новые черты. Дело было не в годах и не в возрасте – годы не так уж сильно повлияли на него. Но что-то было в нем абсолютно новое и даже чужое. Складка у губ? Прищур глаз? Двадцать лет назад Роки Ролл был человеком невероятного добродушия – теперь в его лице была сухая, жесткая четкость.

– Роки, – сказал я, – когда мы виделись с тобой в последний раз?

– Двадцать лет назад. В бункере на Павелецкой. Ты был у нас на репетиции, – без раздумий сообщил он. – Мы заканчивали vitanuova …

– Да. А потом?

– Потом… – он посмотрел в свою рюмку коньяка. В коньяке плясал маленький верткий огонек. Рюмка целиком помещалась в его сильной и холеной руке. Белоснежный манжет сиял чистотой снега, запонка была золотой с черным плоским камнем – одного с перстнем стиля. Богатство не делало его пошлым, оно придавало ему аристократизма. – Знаешь, с чего началась моя vita nuova?

– С чего? Скажи.

– Ну, ты даешь. С запоя, естественно.

– Ну да, это понятно, с чего же ещё.

Мы чокнулись и выпили.

– Веселое было время. Я жил на даче, пил водку и закусывал яблоками. Всю осень питался одними яблоками, до сих пор помню их вкус. По утрам подбирал их с мокрой травы, они падали сами. С глухим таким стуком. Потом меня посадили.

– Тебя посадили? За что?

– За драку. Я подрался с тремя дружинниками на площади у Белорусского. Я их побил, они убежали и привели ещё пятерых. Я бился как лев. Один упал и укусил меня за ногу, вцепился зубами в щиколотку и не отпускал, как бульдог. Я бежал по площади с дружинником, державшим меня за ногу зубами! Ещё коньяка?

– Давай. Но я за рулем.

– Я тоже. В этом городе все всегда за рулем. Что же теперь, никому никогда не пить, что ли? Что мы все по рюмочке, как дети. Оля, девочка, принеси нам бутылку, пожалуйста, – сказал Роки Ролл, ныне господин Парамонов, официантке. Она принесла. Я был благодарен Роки Роллу, что ему и тут не изменил вкус: он пил добротный армянский «Ахтамар», а не напиток новорусских нуворишей – «Мартель» или «Камю». Мы выпили. – Круче этого ноября у меня в жизни ничего не было. Даже в бизнесе – а я в начале девяностых ездил по стране с «дипломатом», в котором лежал миллион долларов наличными – я не переживал ничего столь экстремального. Я сидел в СИЗО, в камере с двадцатью двумя людьми, не мог спать, не мог дышать, не ел целыми днями. Если бы меня хотя бы на минуту оставили одного, я бы повесился. Мне все было безразлично – что со мной будет, сколько мне дадут. Отец мой на этом деле получил свой первый инфаркт, а я сидел в камере и думал совсем о другом. Там сидели уголовники, ты не поверишь, эти татуированные гориллы ужасно любознательные, у них были с собой тетрадки, и я учил их грамотно писать, объяснял им, что такое Вселенная, что такое гравитация… Ночью лежишь в духоте, беспрерывно кто-то кашляет, храпит, сопит… и слышишь звук.

Он сразу заговорил о том, что меня интересовало – не дожидаясь моих вопросов. Он как будто двадцать лет ждал, что придет кто-то, кому он сможет рассказать об этом. Он говорил спокойно, серьезно, самоуглубленно – солидный состоятельный джентльмен, о рок-н-ролльном прошлом которого напоминали только артистически расстегнутый ворот рубашки и длинные волосы, схваченные в хвост черной резинкой.