Александр Ермак - Офелия и Брут

И все счастливы и спокойны за меня. Она и они счастливы. Все счастливы. Все, кроме меня. Или за счет меня? Или во мне? Как я устал.

– Александро, дорогой. Ты слишком много работаешь…

Это не работа изнуряет меня. Это наша с тобой совместная жизнь. А работа, работа – это единственное, что еще держит меня на плаву. Это мой спасательный круг. Когда я, обессиленный в волнах безбрежного семейного океана, готов пойти ко дну, я вспоминаю о работе, об этих десяти-двенадцати часах без тебя, Люси…

Работа… Ее малые и большие проблемы, бросающие многих в истерику, в шок, лишь закрывают на время лицо моей жены, ее голос, ее жесты…

Работа… Раньше она позволяла мне прятаться от Люси. Я напрашивался в командировки, даже в те, в которые никто и никогда не хотел ехать. Я оставался в грязных цехах с рабочими, ища неполадки в машинах. Подменял тех счастливчиков, что стремятся к семейному очагу. Я всячески оттягивал свое возвращение домой.

И чего же этим добился… Начальство стало так ценить меня, что больше никуда не отпускает. Для работы в цехах мне дали в подчинение целую толпу сотрудников. Для меня лично выделили отдельный кабинет, в котором я теперь с ужасом жду, что вот сейчас зазвонит телефон:

– Александро, дорогой. Ну, скажи, что ты меня любишь…

И мне некуда и незачем идти из этого чертова кабинета. И Люси это знает. Она звонит по несколько раз на дню:

– …ты думаешь обо мне?

– …ты скучаешь?

– …ты рад меня слышать?

Принимая мой измученный вид за особое старание и напряжение на работе, начальство предоставило мне внеочередной отпуск. Оплаченный за двоих: «Вы заслужили побыть с женой побольше…»

Я мечтал об отдыхе, но с ужасом представлял его совместным с нею. И вот семь дней в одном номере. «Ты меня любишь?…» Модные журналы. «Александpо, дорогой…» Без работы. «Займемся любовью?…»

И именно там, в этом чертовом гостиничном номере я нашел успокоение. На исходе первого же дня совершенно бешенный, вдруг засмотрелся на вазу у окна и потом внезапно перевел свой взгляд на затылок благоверной супруги. Необходимость расчета траектории и силы удара успокоила меня, предала ясность мыслям, а возможный результат принес долгожданный душевный покой.

Взвесив на взгляд вазу, медную с толстым дном, я четко, во всех деталях представил себе, как поднимаюсь с кровати, делаю шаг, другой. Беру вазу, чувствую ее тяжесть, укладываю в ладони, крепко обжимаю горловину пальцами, размахиваюсь – ваза опускается на рыжий крашеный затылок. Хрясть… Люси вздрагивает и беззвучно валится на пол. Я в восторге вскидываю руки, подпрыгиваю что есть мочи и ору, ору победный вопль первобытного человека…

– Александро, дорогой. Ты кричал, тебе что-то приснилось?

Это не сон. Это бред. Это наваждение. Я не убийца, не садист, не насильник. Я не терзал в детстве братьев наших меньших и дрался только защищаясь. Но это ведь тоже защита… Если бы Люси напала сейчас на меня с ножом в руке, ранила, а я в ответ убил бы ее этой вот вазой, то суд, возможно, и оправдал бы супруга. Но какая разница ножом, топором или словом, поведением, быстро или мгновенно? Увы, ни один суд не воспримет то, что долгие годы она медленно и наверняка убивает меня: разрушает мое некогда крепкое здоровье, раскачивает нервы, растлевает мозг.

Она источает яд. Я чувствую это. Целыми днями я дышу отравленными парами ее тела, ее души, ее ума. Друзья и родственники видят этот дивный цветок, а я, сорвавший его, дышу отравленным ароматом. Глядя на нее, думая о ней, чувствую как меня дурманит этот яд, как я меняюсь. В моих глазах появляется блеск безумия, в голове моей – несвойственные ей мысли. И мне кажется, что в эти минуты долгого нахождения вне общества – только наедине с нею, я способен на поступки, несвойственные мне. И если что-то лишит меня работы, моих редких встреч с родными и знакомыми, когда тело и мысли избавлены от дурмана, я умру отравленный ею…

Я замечаю, как медленно, но верно становлюсь сумасшедшим, душевным калекой. Еще немного и запросто смогу умереть – и это будет несчастный случай или в результате тяжелой и продолжительной болезни. И ее никогда не осудят. Более того. Ее будут жалеть, ей будут сочувствовать. И сама Люси будет стоять в черном платье у моей могилы с совершенно искренними слезами на глазах:

– Александро, дорогой. Как я любила тебя…

Нет, только не это. Я убью ее раньше…

Эта мысль позволила мне расслабиться. Я даже улыбнулся и посмотрел на себя в зеркало, чего давно не делал в середине дня. Более того, впервые за несколько последних лет я пригласил ее на ужин в ресторан.