Владислав Дорофеев - Ортодокс (сборник)

«Приехали потому, что святее места нет. Святое место. Только потому и приехали в Дивеево. А куда еще ехать?».

Все комнаты в доме в иконах. Иконы повсюду. В большой комнате, где они спят, почти от пола до потолка.

«Вы к батюшке приехали?»

Только и спросил нас хозяин, когда мы договаривались о ночлеге.

Я не сразу понял, о ком он.

Для живущих в Дивеево, рядом с монастырем, Серафим – жив. Не просто жив, а среди них, с ними. Потому для них Серафим – «батюшка».

Для живущих в Дивеево Серафим жив, потому он – «батюшка», с маленькой буквы, как в обращении к живому священнику.

Дом, в котором мы спали, приютил еще и монаха, брата хозяйки. Его благословил настоятель Саранского монастыря на жизнь в миру. У него жена осталась в миру и дети, которые к нему порой приезжают. Но его благословил владыко на жизнь в Дивеево, не с семьей. Он ходит на службу, молится. Он беззубый и смиренный.

Перед сном подумалось о том, что «у монахов может быть смущение в виде гордыни – мысли о своей большей близости к Богу, и потому более сильной молитвенности, чем у мирян».

В доме очень хорошо спалось. Сегодня утром я встал совершенно отдохнувшим, с ясной головой. Хотя слегка проспал. Служба началась в 5.30, я лишь проснулся в 6 утра. Разбудил Аню и Асю, мы быстро умылись и отправились.

Троицкий храм битком. Пять священников исповедывали людей. Мы встали в одну очередь, потом следующую. Но я решил не исповедываться. Отошли к раке с мощами Серафима.

Я приложился к стеклу над черепом/главой. И на мгновение потерял сознание. Такой силы сила, восставшая от батюшки Серафима к Богу. Сила, возвеличенная и обретенная старцем Серафимом при жизни, и возвышающаяся в своей силе молитвами живых людей, припадающих к мощам. Канал был прорублен Серафимом для людей еще при его жизни. Напрямую дорога к Богу.

Из храма не хочется уходить. Я только по прошествии двух дней понял причину.

Защита! Абсолютная защищенность. В Троицком соборе, рядом с батюшкой чувствуешь себя защищенным. Потому что у мощей пролегает осевая линия Серафимовой небесной дороги.

Я стоял и молился обо всем, обо всех, за себя, за близких. Просил научить меня любви, стяжанию Духа Святого, дать мне представление о новой воле, новом уме, новой смелости, просил я Откровения.

Наконец, я понял, я услышал, назвал свою жажду в общении с Серафимом – мне не достает уверенности в себе. А точнее, остойчивости! не устойчивости, именно – остойчивости.

Сегодня я вновь прошёл с детьми по канавке, вслед за Серафимом Саровским и Богородицей. Пройдя по канавке Богородица утвердила свой четвертый престол на Земле. За почти два столетия по канавке прошли миллионы, незримо держась за руку Серафима Саровского, которого за руку провела по канавке Богородица.

Устать можно от радости. К концу утренней службы, – после того как дети несколько раз почти падали в обморок от внутреннего напряжения, потом поспали, сидя у бронзовой оградки, ограждающей центр собора, после пережитой мольбы в глазах и превзойдя яростное терпение на посеревших лицах, после всего радостного и сильного и огорчительного, – подходит к нам с детьми женщина, и полуспрашивает, полуутверждает, кивая на спящих сидя детей: «Устали!?» И сама себе отвечает: «Конечно, такая радость!»

От радости можно устать! Радость переполняет душу, сбивает с привычных мест все границы и установления, в которых привычно проходит жизнь.

И выясняется, что все бывшие границы оказались тесны и неестественны, искусственны и нелепы. Оказывается, границы – это признак трусости и слабости. Границы внутренние, человеческие – это суть человеческие, конечные установления, временные.

Батюшка Серафим раздвигает границы, этот человек уже при жизни своей земной, в телесной оболочке, был без границ, вне границ.

Мир же безразмерен, безграничен. И это радость. Но это и огромный труд, тяжкий труд, столь же бесконечный и вневременный, и безграничный, что и дело, на которое этот труд устремлен. И это великая радость – это утомительная радость.

Дивеево – это кусок России, которая еще нам предстоит. Дивеево – это отношения между людьми, которые еще только складываются, возникая из небытия, из забвения прошлого, убитого горем безбожия.

Что же я нашел в этот раз – уже в третий свой приезд в Дивеево? Легкость бытия необыкновенную.

Границы мира дивеевского расширились, сделались почти безразмерными. Или мое восприятие вышло из границ условностей. Или я перестал ценить границы. Или я теперь вижу отсутствие границ. Отсутствие границ – это и есть весь мир.