Владислав Дорофеев: Отшельник

Так Отшельник умер, и только Великий негодяй ходил уже по весне смотреть на свое жилище, на замерзший в одночасье тополек, на полуобвалившуюся нору, где он выживал в самые страшные морозы и самые долгие дожди.

Жизнь кончилась, которая и не начиналась.

Со временем завалился навес, обрушилась нора, Отшельник умер. Его похоронили на старом деревенском кладбище, просьбу его – о кремации – не выполнили. Может быть и правильно.

Осталось со временем лишь краткое воспоминание вашего покорного слуги, который был в тех местах со студентами на этюдах. Было это несколько лет назад, когда Отшельник был еще жив. Тогда еще был написан роман «Превратности метода», тогда еще был жив Печчеи (все это книги, которые в настоящий момент лежат на моем столе: ах, мой стол, нелепый и уродливый, от кого ты мне достался, как бы я хотел работать за другим более удобным столом, хотя бы за таким, за которым однажды вечером мне отдавалась молоденькая девочка, бывшая студенточка, которую я заприметил еще за несколько лет до этого упоительно-глупого вечера на фотографии, где она была так очаровательна и мила, так легка и компактна, что я тут же захотел овладеть ею, что я и сделал однажды вечером на столе), и многие другие были живы. Но многие были и мертвы. И по сути, не очень ясно кого было больше, живых или мертвых. А куда отнести мертворожденных? Куда отнести бессмертных? Куда отнести нас с Отшельником? Эй, братья, вы слышите, как я на школьном митинге, посвященном все тому же Альенде, путаюсь, а потом воодушевленный своими же словами, вхожу в роль и заканчиваю речь на большом подъеме.

Кончить бы эту белиберду. Что я пишу, зачем. Нет ни цели, ни желания продолжать эту тянучку, но и заканчивать также незачем. Выходит отрицание отрицания отрицания отрицания. Что может быть привлекательнее такой формулы. Увидеть бы мне перед смертью, как зарождается лавина, как целуются голубь с голубкой, как лист падает на землю, как падает убитый видом смерти сердца Отшельника. И Неореализм его смерти мне кажется последним желанием его.

Я понял зачем я все это пишу. Я ищу типажи: автостопист, фифа, курьер, отшельник. Кто следующий?

Можно попробовать продолжить мысль начатую в «Фифе», заканчивать текст конечными словами из великих или просто талантливых произведений. Ага, читатель уже ждет, что же дальше. Дальше возможно, что и ничего, но быть может… и чего. Разумеется, окончания можно классифицировать точно также как и сами произведения, чьи концы мы отбираем. Конечно, же латиноамериканский имеет свой специфичный конец. Например, такой: «А вот, пожалуй, далеко не каждый знает, что Офелия, поразмыслив – Земля едина и земля Земного шара есть земля Земного шара повсюду, где бы то ни было, и – „человек, помни, что ты прах и во прах возвратишься, – священную землю, навечно оберегаемую четырьмя геральдическими ягуарами, собрала на обочине дорожки в Люксембургском саду“». Это конец, конечно же, вам знаком – это «Превратности метода» Алехо Карпентьера. Для того, чтобы сделать какой-то вывод, необходимо как минимум еще несколько романов, или рассказов латиноамериканских писателей. Под рукой нет. Хорошо, попозже, сейчас я чувствую усталость. Уже второй час ночи…