Юрий Козлов - Реформатор

Он вспоминал отравленную стрелу, чуть было не сразившую его в подъезде родного дома, киллера, посланного по его душу и думал, что же такое он не должен был сделать, если его хотели убить? При всех раскладах получалось, что он не должен был… ехать в Россию. Но ведь если бы в него не выстрелили отравленной стрелой, не послали по его душу киллера, ему бы и в голову не пришло куда-то ехать. Он бы жил не тужил в Праге, перебиваясь переводами и случайными гонорарами, дописывая роман «“Титаник” всплывает», который так никогда бы и не всплыл (к читателю). Получилось, что тот, кто хотел, чтобы Никита Иванович никуда не ехал, сделал все, чтобы он поехал. Тогда как, если бы он ничего не сделал, Никита Иванович никуда бы не поехал.

Никите Ивановичу показалось, что он, наконец-то разобрался в сути давних разногласий Саввы и отца. Отец пытался объяснить Савве, что не следует насиловать (направлять) судьбу, потому что она сама кого хочешь изнасилует (направит). Савва же полагал, что правильные (направленные) действия могут привести к желаемому результату. Сейчас Никита Иванович на своей шкуре убедился, что прав отец, а не Савва.

Он вспомнил, как проигнорировал в свое время предупреждение Саввы президент России, и что из этого получилось.

Савва в свою очередь проигнорировал предупреждение отца, и из этого получилось… нечто совершенно неожиданное.

Зато президент внял предупреждению отца, но опять-таки в итоге получилось совсем не то, на что рассчитывали отец и президент.

Жизнь, похоже, состояла из невостребованных, нерасшифрованных (или неправильно расшифрованных) предупреждений, по которым человек карабкался (куда?), как по лестнице. Поднимаясь по ней (стоя под ней) человек не мог знать, какая именно ступенька подломится, какой именно фрагмент лестницы свалится ему на голову. Да и не лестница это была при ближайшем рассмотрении, а спираль, внутри которой человек терял представление, где верх, где низ, где левая, а где правая сторона.

Как бы там ни было, подумал Никита Иванович, к предупреждениям следует относиться серьезно. Он не знал, чем определяется ценность, значимость того или иного предупреждения. К примеру, сам факт его неубийства безусловно был предупреждением. Никита Иванович был предупрежден, что ему ни в коем случае нельзя ехать в Россию. Но следствием данного предупреждения явилось то, что он, чудом оставшийся в живых, ехал… в Россию. Никита Иванович понял, что угодил в спираль, в черную, существующую по своим законам, «дыру», откуда нет выхода, а если и есть, то это не тот выход, на который надеется живой человек.

Помимо бессмысленной, в сущности, спирали предупреждений, жизнь состояла из узлов, которые сами собой завязывались и сами собой (иногда) развязывались. Причем, концы торчали сквозь пространство и время.

Малина, вспомнил Никита Иванович имя индианки. Ему было не избавиться от ощущения, что когда-то он уже слышал это имя, но когда именно и при каких обстоятельствах, Никита Иванович, естественно, вспомнить не мог. Он пожалел, что не взял с собой в путешествие что-то более приличное, чем Tuzemsky rum. Вряд ли она, покосился на прекрасную индианку Никита Иванович, будет пить со мной Tuzemsky rum.

Между тем, Малина приветливо ему улыбнулась.

Никита Иванович почувствовал легкое (сладкое) головокружение, сладкую (легкую) дрожь в коленях. Не то чтобы у него давно не было женщин (женщины были), но совершенно точно (давно) не было таких молодых и красивых.

— Малина… — прошептал Никита Иванович. Ему вдруг стало невыносимо горько, что ему сорок семь лет, что жизнь, в сущности, прожита, а он не может ничего предложить прекрасной женщине, кроме… Tuzemsky rum — напитка бомжей. — Малина, — голос его преломился, как если бы Никита Иванович был молодым (скорее старым, разинувшим глотку в последний — перед супом — раз) петухом, — я никто и мое имя ничто, но я… на что-то еще надеюсь…

— Я знаю, — перегнулась к нему через проход индианка. — Более того, — произнесла тоже шепотом, — я здесь для того, чтобы надежды сбывались, в особенности, — внимательно посмотрела на Никиту Ивановича, — последние, как глоток Tuzemsky rum на смертном одре, надежды.

В это мгновение автобус въехал в длинный, темный, как если бы он вел в преисподнюю, туннель. Мысли Никиты Ивановича странным образом вернулись к отцу. Впрочем, он успел подумать, что слова индианки не столь просты, но внутри спирали мысли обретали невесомость, не растекались «слезной лужею», а летели сквозь пространство и время, как ядра воды.