Дмитрий Лекух - Хардкор белого меньшинства (сборник)

Мальчик отвалил и пошел искать жертву попроще.

Нашел, сука…

Просчитал…

Лешка человек довольно обеспеченный и, к сожалению, – чересчур интеллигентный.

Мягкий.

Можно даже сказать – ватный.

Его из-за этого в нашей компании… как бы это помягче изложить… гкхм… недолюбливают, что ли.

Короче – к авторитетам не причисляют и к мнению – не прислушиваются.

Так, заходит мужик пивка попить.

Никому не мешает.

Да и бог с ним…

Если Танька очень попросит – даст он ей развод, никуда не денется. И – денег даст, машину оставит, квартиру.

Как раз Игорьку на пару лет хватит ни о чем не думать.

Да и Танюшка, хоть ей уже и под сороковник скоро, – еще очень и очень хороша собой.

Стильная, ухоженная.

Бездетная.

И ведь ничего ей, дуре, не объяснишь… Я вздохнул и попросил у Андрэ еще один двойной «Джеймсон».

– Лешка-то где сейчас? – спрашиваю.

– В командировке, – всхлипывает. – Они в Красноярске сейчас филиал запускают… Что мне делать-то, Дим?

Я только хмыкнул в ответ.

Закурил еще одну сигарету.

– И какого, черта, Тань, ты меня об этом спрашиваешь? Если и так прекрасно знаешь, что я тебе отвечу, и еще лучше понимаешь, что все равно сделаешь относительно моего совета ровно наоборот?

Она только плечами пожала.

– Не знаю… Просто мне сейчас поддержка нужна. Вот, сдуру, и на тебя понадеялась…

– Вот уж и вправду сдуру. Если б в чем другом…

Помолчали.

Потом она мою ладонь своей накрыла:

– Смотри, дождь кончился. Снег идет…

Я в окно выглянул, а там и вправду – белым-бело.

Метель.

Вот и зима пришла.

Город, кстати, сразу же изменился.

Светлый стал, чистый.

Жалко, что через пару дней вся эта красота растает, и нам опять достанутся хлюпающая московская грязь и слякоть под каблуками и колесами.

– А помнишь, как мы в школьном дворе в снежки играли, и ты мне чуть глаз не выбил?

– Не помню, – вру, чуть отводя глаза, – сколько лет-то прошло…

Помолчали.

– Жаль, – вздыхает, – что не помнишь…

Взяла у меня из пачки сигарету, закурила, задумчиво пуская дым в сторону заснеженного заоконья.

– Скажи, а ты правда в школе в меня влюблен был?

– Конечно, – снова вру, – Танюх. В тебя же весь наш класс влюблен был. А вышла – за Лешку. Ты же с ним в институте познакомилась?

Кивает:

– В институте. А у тебя тогда тоже девочка появилась. Лена вроде бы, из МГУ. Где она сейчас?

– Да откуда мне знать-то, – пожимаю плечами. – Я ж потом в армию ушел. И сразу же перестал быть вам всем интересен…

Помолчали.

– Ну ладно, пора мне, Танюх. Котов кормить надо. А то Машка к подруге в Германию умотала, на день рождения, а домработница приболела что-то. Так что поеду я потихоньку…

Чмокнул ее в щечку, расплатился с Андрэ и вышел на улицу. Снег под ногами скрипел вкусно, как в детстве. Я наклонился, зачерпнул его перчаткой, медленно слепил снежок и попытался зафигачить им в тусклую лампочку ближайшего уличного фонаря.

Естественно – промахнулся.

На что, в принципе, и рассчитывал.

А все равно – жаль…

Городские деревья узловаты, изломаны и неуклюжи.

В общем-то – искалечены.

А попробуй-ка иначе.

Тут – здание свет загораживает, тут – бензином чадят с утра и до вечера, тут – алкашня ветку ломает, чтоб на сучок стакан повесить до лучших времен.

Мамаши молодые со своими авоськами.

Дети с перочинными ножиками и бутылочными осколками.

Молодежь со своим извечным «Оля + Коля» и «„Спартак“ – чемпион».

И вообще – надо еще суметь через эту землю наверх пробиться.

Сам узлом завяжешься.

Но – растут, зеленеют.

И даже иногда спасают кому-то жизнь.

Вот, к примеру, у меня в конторе сотрудник из окна выбросился. Молодой совсем еще парень, причем – очень толковый.

В двадцать три года – начальник управления.

Девушка от него, видите ли, к другому ушла.

Целился, видимо, на асфальт, но, поскольку не десантник, – с четвертого этажа – промахнулся.

Не долетел чутка.

На дерево приземлился.

Сложный перелом бедра, перелом двух ребер, сильные ушибы.

И – ничего опасного для жизни…

А вы говорите…

Через два месяца уже из больницы выписался, в офис пришел.

Мне секретарша докладывает:

– Дмитрий Валерьянович, к вам Никита, примете?

А в голосе – такое сочувствие, такое переживание – будто человек с фронта вернулся.

– Ну, пусть заходит, – говорю. – И коньячка нам приготовь, лучше – армянского.