Александра Маринина - Дорога

– Идет! – Ворон обрадовался, что и на этот раз выиграл торг. – Прямо сейчас и начну. Значит, представь себе двор дома, где живут Романовы…

– Стоп, – тут же остановил его Камень. – Когда? Какое время года? Какое время суток? Какой день недели?

– А ты, между прочим, обещал не придираться и не перебивать, – ехидно заметил Ворон. – Октябрь восемьдесят первого года, среда, вечер, часов девять. В общем, еще вроде и не поздно, но уже темно. Еще уточнения будут?

– Пока нет, – осторожно ответил Камень. – Рассказывай.

– Во дворе машины стоят. В одной машине сидит парень кавказской внешности, нос горбатый, под носом усы такие пышные, черные, волосы тоже черные. Одет с иголочки, сразу видно, что денег у него – куры не клюют. Пиджачок замшевый, джинсы американские, ботиночки итальянские – короче, все дела. Сидит он, стало быть, в своей машине, стекло опустил, «Кэмел» покуривает и скучает. Идут по двору два парня лет по восемнадцать, морды злые, и подходят аккурат к этой машине. Машина-то прямо напротив подъезда Романовых стоит, вот они к подъезду-то подошли, на скамейку сели и сидят, разговаривают. А этому кавказцу, который в машине, все слышно. Он уши навострил и слушает. Парни между собой договариваются кому-то морду бить, уж больно они на этого «кого-то» осерчали, он их в карты обыграл, но они подозревают, что он жульничал.

– Колька, что ли? – ахнул Камень.

– Ты погоди, не забегай вперед, они имени пока что не назвали, только кличку – Валет.

– Но ты-то знаешь, чья это кличка. Ты же там все время следишь, наблюдаешь.

– Знаю, конечно. Колькина это кликуха. Но тот-то, в машине и с усами, он же не знает. Вот, значит, сидит он, слушает, на ус свой пышный мотает. А тут из подворотни Николаша появляется. Идет себе, горя не знает, посвистывает. Те двое как его заметили, так поднялись со скамейки, набычились, морды грозные сделали, уши торчком. В общем, сразу ясно: будут бить. Вероятно, ногами. Николаша к ним подходит, здрасьте-здрасьте, какими судьбами да какие ко мне вопросы, какие претензии, не умеете играть – не садитесь. И тут один из парней в карман полез за ножом. Отдавай, говорит, деньги, а то сами отнимем, и не только деньги, но и здоровье. Колька упирается, деньги отдавать не хочет, проиграли, говорит, так имейте мужество расстаться с капиталом. А они ему, мол, мужества у нас хоть лопатой греби, вот мы тебе сейчас его продемонстрируем. То есть дело явно к ножичку идет. Колька перепугался – аж трясется весь. Он вообще-то парень трусоватый и драться не умеет, он только за карточным столом хорош, но до денег жадный, ни за что с копейкой не расстанется. Ну как, хорошо я рассказываю?

Камень понял, что Ворон дошел до кульминации повествования и умышленно сделал паузу, для пущего драматизма.

– Зашибись, – искренне похвалил его Камень. – Ты самый лучший рассказчик на свете. Будь добр, продолжай, пожалуйста.

– И тут открывается дверь машины, и выходит наш молодой кавказец. Выходит, значит, и прямиходом к этой троице. «Ребята, – говорит, – не поможете мне?» Ну, те двое притормозили, ножичек спрятали и сурово эдак спрашивают: «Тебе чего, мужик, надо? Иди своей дорогой». Но наш кавказец не таков, его с панталыку не собьешь. «Ребята, – говорит, – помогите. У меня день рождения, и так получилось, что я вынужден проводить его вдали от дома, в деловой поездке. Дела у меня в Москве серьезные, денежные, так что отложить поездку никак нельзя было, а день рождения – святой праздник, надо бы его как следует справить. А не с кем. Не составите компанию? Я за ценой, – говорит, – не постою, хороший ресторан, хорошая еда, дорогие напитки, а ежели кто захочет – то и девочек оплачу, для моих дорогих гостей на моем празднике все бесплатно будет». У Кольки нашего глаза загорелись, он все бесплатное очень уважает, но те двое мнутся, жмутся, и вроде хочется им на халяву попировать, и дело ж нужно до конца довести, нечестно выигранное себе вернуть. Тот, который с ножом был, говорит: «Ты, мужик, погоди малость, мы тут с пацаном разберемся, он нам денег должен. Сейчас мы ему рыло начистим, деньги наши отберем и поедем твой день рождения справлять». А второй стоит рядом и кивает: дескать, согласен. Кавказец ему в ответ: «Не могу, – говорит, – допустить, чтоб в святой праздник моего рождения такие замечательные джигиты промеж собой ссорились и дрались, сделайте мне подарок, помиритесь, пожмите друг другу руки, простите друг другу долги, и поедем уже скорее выпивать и закусывать. А если для вас деньги имеют принципиальное значение, то считайте, что я их возместил тем, что на вас сегодня потрачу». Одним словом, уговорил он их. Но тут парни, которые постарше, уперлись, Кольку с собой брать не захотели, дескать, ему только шестнадцать лет, мал еще по ресторанам со взрослыми дядями ходить. Кавказец руками развел: ничего, мол, поделать не могу, раз у вас тут такие законы, не мне их нарушать. Были бы вы у нас в Сухуми – и вопросов бы не было, меня там каждая собака знает, в любом ресторане примут и на возраст моих гостей не посмотрят. Парни ему в ответ: закон-то позволяет, ограничений нет, но есть ведь и другой закон, который промеж деловых принят, и негоже деловым людям с пацанами дело иметь и за одним столом водку пить. В общем, побазарили они еще минут пять, кавказец ни на чем не настаивал, как у вас принято, говорит, так и поступайте. Колька молчит, счастью своему не верит, что морду бить не будут, он уж и от халявы готов отказаться, только бы отпустили и деньги не отобрали. Но парни, как ни странно, под мягким нажимом кавказца все-таки Кольку с собой взяли. И поехали на машине кавказца в ресторан.