Александра Маринина - Дорога

А вот с Олегом все оказалось сложнее и одновременно проще. Он настойчиво звонил ей каждый день и просил приехать, а на все попытки Любы объяснить, что у нее болеет дочь и вообще она в трауре, неизменно отвечал:

– Любушка, ну пусть твой благоверный посидит с ребенком, а ты приедешь ко мне, развеешься, отвлечешься. Нам всегда так хорошо вместе! Ну Люба!

Он не понимал и не желал понимать, что от горя можно отвлечься делом, заботами, общением, но никак не похотью. Конечно, Люба поехала бы к нему, если бы он был другим – умным, понимающим, тонким, таким, как Тамара или Родислав, но он был не таким, он не понимал, что его веселый тон и пошловатые приглашения «развлечься и развеяться» неуместны и бестактны. «Зачем он мне? – с тоской думала Люба каждый раз, когда заканчивала разговор с Олегом и вешала трубку. – Для чего? Меня даже не тянет к нему. Я по нему не скучаю. В тяжелый момент жизни я не хочу его видеть. Он мне совершенно чужой, посторонний красивый мальчик, который говорит мне комплименты и красивые слова, не более того».

На девятый день Тамара приехала вместе с Григорием.

– Ты не волнуйся, – сказала она Любе, – мы сегодня вечером уедем обратно. Ты поезжай на кладбище с папой и Родиком и ничего не говори о том, что я приехала, а мы с Гришей сходим туда потом, после вас, чтобы не сталкиваться.

– Господи, – сокрушалась Люба, – ну почему у нас все так не по-человечески?! Почему на могилу к родной матери ты должна ходить тайком?

– Потому что я не хочу, чтобы папа устроил скандал, – спокойно отвечала Тамара. – Мне-то все равно, пусть кричит, пусть хоть стреляет в меня, но рядом будете вы – ты, Родик, Гриша, зачем вам эта головная боль? Я не хочу, чтобы скорбный день превратился в отвратительную семейную свару. Светлая память потому и светлая, что ее не принято пачкать разными дрязгами.

Глядя на стоящего рядом с Тамарой Григория, который совсем не знал Зинаиду Васильевну, видел ее только один раз, но зато слышал от жены, что мать была категорически против их брака, и который все-таки счел нужным приехать хотя бы для того, чтобы поддержать Тамару, Люба вдруг отчетливо поняла, что больше не будет встречаться с Олегом. Никогда.

Прошло две недели со дня смерти Зинаиды Васильевны, и Родислав снова поставил перед Любой вопрос о своем ночном отсутствии. Что ж, договор есть, его никто не отменял, и смерть мамы Зины ни на что не повлияла. Люба молча кивнула, но почувствовала внутри болезненный укол. Это у нее все кончено с Олегом, она больше никогда не поедет к нему, а у Родислава все продолжается. Но у нее была слабая надежда на то, что продолжаться роман мужа будет не очень долго, ведь если он мог две недели не ездить к Лизе, значит, он не особенно горит этой любовью. Конечно, раньше он ездил к ней по три-четыре раза в неделю, а вот пропустил две недели – и ничего. Люба даже втайне надеялась, что, может быть, Лизе не понравится такое долгое отсутствие возлюбленного, она закатит сцену, и тонкий и умный Родислав не сможет смириться с подобной душевной черствостью подруги и уйдет, хлопнув дверью. Они поссорятся, сначала на время, а потом и навсегда. И можно будет прекратить этот чудовищный договор, и все войдет в свою колею, и они снова станут образцовыми супругами, станут на самом деле, а не для видимости.

Когда Родислав ушел, Люба загадала: если вернется часа через два-три, значит, у нее еще есть надежда. Она не спала всю ночь, смотрела на часы, прислушивалась к шуму спускающегося и поднимающегося лифта, то и дело подходила к окну и выглядывала на улицу. Но Родислав вернулся, как и раньше, в половине седьмого. Надежда рухнула, они не поссорились.

Маленькой Леле родители постарались объяснить про бабушку в самых мягких и деликатных выражениях. Девочка не заплакала, как обычно делала, когда ей бывало кого-нибудь очень жалко, а только сильно побледнела и схватилась за край стола, словно готова была вот-вот упасть. Родислав подхватил ее на руки, прижал к себе, забормотал что-то ласковое и утешительнее, но Леля вырвалась и убежала в детскую. Когда через минуту следом за ней туда вошла Люба, девочка лежала в своей кроватке, отвернувшись к стене.

– Лелечка, – позвала Люба.

– Не мешай мне, – послышался ответ. – У меня горе, я буду страдать.

Ошеломленная Люба несколько минут стояла молча, не зная, как реагировать.

– Ты будешь плакать? – осторожно спросила она.

– Нет, я буду страдать. По-настоящему.

– Это как? Все страдают по-разному. Одни тихонько плачут, другие кричат.