Михаил Лифшиц - Почтовый ящик

У Роберта, как и у Сталины, и имя было непростое, и судьба сложилась непросто. Родился в Прибалтике, семья успела уехать до прихода немцев. Намаялись в эвакуации. Потом родители не захотели возвращаться, остались в Казахстане, а Роберт поступил в Авиационный институт в Москве. Жил в общежитии. Потом с женой переехал под Москву.

Странная была пара – Сталина Васильевна и Роберт Николаевич. Он невысокий, но ширококостный, крепко сбитый с некрасивым злым лицом. Те, кто учился с ним вместе, вспоминали, что Роберт никогда не возвращал одолженных денег. Всегда находил предлог, чтобы не отдавать, да еще обругать или даже побить кредитора. Говорил, что тот за его счет когда-то выпил, или что-то у него брал и не вернул. Все были перед ним виноваты. Рассказывали еще, что Роберт на последнем курсе то ли ударил, то ли чуть не ударил преподавателя. Собирались Роберта отчислить из института. Однокурсники пошли к ректору с заявлением, просить, чтобы не выгоняли. Ректор их выслушал и сказал: «Нет, не выгоним его, кто ж с последнего курса выгоняет? К моему сожалению. Но вы меня как огорчаете! Как же вы, делегация, пришли просить за такую сволочь? Этот негодяй себя еще не так покажет! Уйдите, чтоб глаза мои вас не видели!» И порвал их заявление. Но на работе Роберт пошел хорошо, был заметной фигурой на предприятии. Он отвечал за конечные параметры изделий, согласовывал их на самом выходе, когда система переставала быть разработкой и становилась серийной продукцией.

Сталина, Лина, как ее называли, имела, в отличие от мужа, выдающиеся размеры во всех трех измерениях. Выше мужа на голову, а тяжелее, наверное, в два раза. Уверенная в себе, громогласная. К Сереже относилась свысока, подумаешь, мальчонка с периферии, из милиционеров. По сравнению с ней мелкота. Пыталась нахального мальчишку Зуева «носом поводить» при случае. Давно, еще, когда Сережа только пришел в лабораторию, Лина увидела у него в руках билеты в театр и воскликнула с иронией, громко, на всю лабораторию.

– Ты идешь в театр?! В какой же?

– В театр Станиславского, – робко ответил Сережа.

– Ты имеешь в виду, имени Станиславского и Немировича-Данченко, музыкальный? – снисходительно уточнила Лина.

– Да нет, одного Станиславского, драматический, – ответил Сережа.

– Ты ошибаешься, такого театра нет в Москве, – припечатала провинциала Лина.

– Да нет, есть, – не согласился Сережа и попытался рассказать про Михал Михалыча Яншина, про Ольгу Бган, Ивана Козлова и артиста Сатановского.

Лина снисходительно выслушала его лепет, потом сказала:

– Во всяком случае, в кругах театральной общественности этот театр неизвестен! – после чего решительно отошла от Сережиного стола.

Молодежь хихикала, потом некоторое время Сталину Васильевну за глаза называли «Театральной общественностью». Молодые сотрудники лаборатории с удовольствием слушали Линины громкие речи и ждали, когда она очередной раз попадет впросак.

– Вы знаете, кто эта женщина? – привлекала внимание сослуживцев Лина, указывая пальцем на незнакомую, видно, приезжую даму, которую секретарша вела от проходной. – Это Крылова, художница, родственница Кукрыниксов.

Тут же к Лине обращался Валера Полоскин.

– Как же так, Сталина Васильевна, вы говорите, родственница? А фамилия-то у нее другая, не Кукрыникс, – Валера изо всех сил старался сохранять серьезное лицо.

– А ты разве не знаешь? Ха-ха-ха! – громогласно смеялась Лина. – Кукрыниксы, ведь это аббревиатура: Куприянов, Крылов, Николай Соколов. Вот она и есть Крылова!

Ребята потом сто раз передавали друг другу эту сцену, особенно всех радовало раскатистое слово «аббревиатура» в устах Лины.

В лаборатории принято было знакомить всех с результатами работы отдельных сотрудников. Если, конечно, были результаты. Называлось это техучеба, и начальник требовал, чтобы техучеба проводилась регулярно. Когда у Сережи появилось, с чем выходить на техучебу, то Сталина Васильевна очень внимательно его слушала, и первая начинала громко хвалить: «Молодец, Сережа, молодец!» Но как-то не радовали эти похвалы, слишком много было в них снисходительности. По мере Сережиного роста поводов для снисхождения оставалось все меньше. И однажды, после обсуждения чисто технического вопроса, Сталина вдруг стала говорить, что не верит Сережиным результатам, что у Сережи резкие движения, а людям с резкими движениями доверять нельзя, что она лично пойдет и перепроверит. Все переглядывались, не понимая, с чего Лина взбесилась, и чувствовали себя неловко. Получилось так, что Сталина Васильевна была единственным сотрудником лаборатории, с кем у Сережи сложились устойчиво плохие отношения.