Марио Льоса: Похождения скверной девчонки

На самом деле он пришел сообщить, что они с Марчеллой любят друг друга и что он счел своим нравственным долгом поставить меня об этом в известность. Марчелла не хотела причинять мне боль и поэтому решила пожертвовать собой и остаться жить со мной, хотя любит его. Такая жертва не только сделает ее несчастной, но и сломает ей карьеру.

Я поблагодарил его за откровенность и спросил, чего он ждет от меня. Я что, должен сам как-то разрешить эту проблему?

– Ну, в некотором смысле да. – Он секунду поколебался. – Если вы не проявите инициативы, Марчелла ничего менять не станет.

– А почему, интересно знать, я должен по собственному почину идти на разрыв с девушкой, которую очень люблю?

– Из великодушия, альтруизма, – тотчас ответил он с таким театральным пафосом, что я чуть не расхохотался. – Потому что вы джентльмен. И потому что теперь вы знаете: она любит меня.

Тут я заметил, что хореограф вдруг перешел в разговоре со мной на «вы», хотя в прошлые наши встречи мы обращались друг к другу на «ты». Неужели он таким манером решил напомнить, что я на двадцать лет старше Марчеллы?

– Ты не совсем откровенен со мной, Виктор, – сказал я. – Давай уж, признавайся до конца. Вы с Марчеллой вместе задумали этот твой визит ко мне? Она попросила тебя пойти поговорить со мной, потому что у самой не хватает духу?

Я увидел, как он заерзал на стуле и отрицательно помотал головой. Но, едва открыв рот, выпалил:

– Мы так вместе решили. Она боится, что ты будешь страдать. Ее мучают угрызения совести. Но мне удалось ее убедить: верным надо быть в первую очередь своим чувствам, а все остальное должно отступить на второй план. Мало ли кто и что скажет…

Я едва не похвалил его за то, что он выдал типичную глупую красивость, но удержался, потому что он меня уже утомил и мне хотелось, чтобы он немедленно ушел. Я попросил его оставить меня одного – надо обмозговать полученную от него информацию. Решение я постараюсь принять как можно скорее. Потом пожелал ему большого успеха во Франкфурте, и мы пожали друг другу руки. На самом деле я уже решил оставить Марчеллу с ее танцовщиком и вернуться в Париж. Но тут случилось то, что и должно было случиться.

Два дня спустя, когда в послеобеденное время я работал за своим любимым столиком в глубине зала, напротив неожиданно села очень элегантная дама.

– Я не стану спрашивать, любишь ли ты меня по-прежнему, потому что и сама знаю, что не любишь, – произнесла скверная девчонка. – Ты просто детоубийца.

Изумление мое было так велико, что я умудрился опрокинуть полупустую бутылку минеральной воды, и она разбилась вдребезги, забрызгав паренька с ирокезом и татуировками, который сидел по соседству. Пока официантка-андалузка старательно собирала осколки, я разглядывал женщину, которая столь неожиданным образом, по прошествии трех лет, воскресла в самое неподходящее время и в самом неподходящем для нее уголке земного шара – в кафе «Барбиери» в Лавапиесе.

За окном был конец мая, и стояла жара, но на скверной девчонке было светло-синее демисезонное пальто, под ним – белая блузка с открытым воротом, шею украшала золотая цепочка. Даже умелый макияж не мог скрыть худобы лица, выступающих скул и маленьких мешков под глазами. Мы не виделись только три года, а постарела она лет на десять. Передо мной сидела старуха. Пока андалузка продолжала вытирать пол, она барабанила по столу рукой с хорошо ухоженными и покрытыми лаком ногтями, словно только что покинула маникюрный кабинет. Пальцы ее стали тоньше и поэтому казались длиннее, чем прежде. Она смотрела на меня не мигая, без намека на улыбку и – дальше ехать просто некуда! – отчитывала за плохое поведение.

– Вот уж никогда бы не подумала, что ты станешь жить с сопливой девчонкой, которая тебе в дочери годится, – повторила она с негодованием. – Да еще с хиппи, которая наверняка никогда не моется. Как низко ты пал, Рикардо Сомокурсио.

Мне захотелось схватить ее за горло и долго хохотать. Нет, шуткой тут даже не пахло. Она закатила мне настоящую сцену ревности! Она – мне!

– Ведь тебе уже исполнилось пятьдесят три – или пятьдесят четыре, да? – спросила она, все так же постукивая пальцами по столу. – А этой лолите сколько? Двадцать?

– Тридцать три, – уточнил я. – На вид ей столько не дашь, это правда. Потому что она счастливая девушка, а счастье сохраняет людям молодость. Зато ты счастливой никак не выглядишь.

– Скажи, она моется? Хоть изредка? – вскинулась скверная девчонка. – Или к старости тебя потянуло на грязь?