Марио Льоса - Похождения скверной девчонки

На улице уже стемнело. Меня душила жуткая тоска, и я боялся разрыдаться. Ты не только умеешь говорить глупые красивости, но и способен все это чувствовать, Рикардито. Хотя правда, правда заключалась в том, что на этот раз мне не найти сил, чтобы, как в прошлые разы, всплыть на поверхность и жить, изображая, будто я вычеркнул из памяти скверную девчонку.

Я дошел по набережным Сены до далекого моста Мирабо, стараясь вспомнить первые строки стихотворения Аполлинера, повторяя их сквозь зубы:

Я вполне хладнокровно, без всякого драматизма, решил, что, в конце концов, это вполне достойный способ умереть – прыгнуть в грязные воды Сены с моста, который прославлен модернистскими строками Аполлинера и проникновенным голосом Жюльетт Греко. Потом я, нарочно перестав дышать или наглотавшись воды, быстро потеряю сознание – а может, потеряю его, когда тело ударится о воду, – и смерть наступит мгновенно. Если ты не сумел уберечь единственную любовь своей жизни, не сумел удержать скверную девчонку, лучше вот так, разом, поставить точку, несмышленыш.

Дойдя до моста Мирабо, я промок до нитки, хотя дождя даже не заметил. Поблизости не было видно ни пешеходов, ни машин. Оказавшись на середине моста, я не раздумывая вскарабкался на металлические перила и уже готов был сигануть вниз – и клянусь, сделал бы это, – даже почувствовал удар ветра в лицо, но тут две огромных руки схватили меня за ноги и рванули назад – я повалился на спину, на асфальт.

– Fais pas le con, imbécile! [101]

Это был клошар, от которого воняло вином и грязью, клошар, с головой закутанный в дождевик. Огромная борода была неопределенно серого цвета. Я еще не успел подняться, как он сунул мне прямо в рот горлышко бутылки и заставил выпить глоток чего-то горячего и крепкого, и у меня сразу заухало внутри. Перекисшее вино, уже превратившееся в уксус. Тошнота подступила к горлу, но меня не вырвало.

– Fais pas le con, mon vieux! [102]– повторил он.

Я увидел, как он резко повернулся и, качаясь, побрел прочь, размахивая бутылкой кислого вина. Я уже знал, что никогда не забуду его распухшую рожу, вылупленные и налитые кровью глаза, хриплый голос – человеческий голос.

Я пешком вернулся на улицу Жозефа Гранье, смеясь над самим собой, переполненный чувством благодарности и восхищения этим пьяным бродягой с моста Мирабо, спасшим мне жизнь. Я прыгнул бы в реку, прыгнул бы, если бы не он. А теперь вот называл себя последним идиотом и придурком. К тому же я начал чихать. Весь этот дешевый спектакль кончится простудой. Падая на асфальт, я ушиб спину, у меня болели кости, мне хотелось поскорее лечь в постель – чтобы проспать остаток ночи и остаток жизни.

Открывая дверь квартиры, я заметил лучик света и в два прыжка пересек гостиную. Потом замер в двери спальни. Скверная девчонка стояла ко мне спиной и примеряла перед зеркалом на комоде наряд арабской танцовщицы, который я купил ей в Каире и который она до сих пор, кажется, ни разу не надевала. Она не могла не слышать, что я пришел, но даже не обернулась, не посмотрела, словно комнату посетило привидение.

– Что ты тут делаешь? – закричал я, вернее прорычал, не в силах переступить порог, понимая, что голос мой звучит очень и очень странно, как у человека, которого душат.

Совершенно спокойно, как будто ничего особенного не случилось, как будто ничего обычнее этой сцены и быть не может, скверная девчонка – полуодетая, вся в каких-то оборках, с висящими на животе не то ремешками, не то цепочками, – искоса глянула на меня и улыбнулась.

– Я передумала. Так что принимай обратно. – Она говорила таким тоном, словно это была салонная шутка. И тут же, переключаясь на куда более важные вещи, указала на платье и объяснила: – Оно мне было великовато, зато теперь в самый раз. Ну как?

Я не мог вымолвить ни слова. В беспамятстве кинулся на нее и со всей силы ударил по лицу. В ее глазах вспыхнул ужас, она согнулась, ухватилась за комод, потом упала на пол, и я услышал, как она сказала, а может, крикнула, не теряя при этом самообладания, с какой-то прямо-таки театральной невозмутимостью:

– Еще немного – и ты научишься обращаться с женщинами, Рикардито.

Я рухнул рядом с ней, схватил за плечи и принялся трясти, совсем обезумев, выплескивая наружу свою тоску, свою ярость, свою глупость, свою ревность:

– Только чудом я не лежу сейчас на дне Сены. – Звуки рвались из горла, хотя язык плохо меня слушался. – За последние сутки я умирал тысячу раз – по твоей милости. Зачем ты мною играешь? Скажи, зачем? Зачем ты звонила, разыскивала меня, когда я сумел-таки наконец вырваться из-под твоей власти? Думаешь, я буду терпеть вечно? Всему есть предел. Я ведь готов был тебя убить.