Хулио Кортасар - Рассказ из дневниковых записей

— Клянусь тебе, я остолбенела. Он всегда казался мне немного с приветом, может, потому, что я не всегда понимаю, что он говорит, но это он сказал так, что тут уж и я поняла. Конечно, ты его не знаешь, а вот если б ты видел его глаза, как у рыжего кота, и ему идет, выгляд у него вообще что надо, когда он сходит на берег, костюмчики у него будь здоров, здесь ни у кого такого не увидишь, — сплошная синтетика, это я тебе говорю.

— Так что он тебе сказал?

— Что в следующий раз привезет мне пузырек. Он нарисовал его на салфетке, а сверху пририсовал череп и кости. Представляешь?

— Представляю, но не понимаю, зачем все это. Ты говорила ему о Долли?

— Ясно, говорила, как-то вечером он пришел ко мне прямо с корабля, а у меня была Маруча, она плакала, ее рвало, и мне пришлось ее силой держать, чтобы она не отправилась к Долли и не порезала ей рожу. Это было как раз, когда она узнала, что Долли переманила у нее старика, который приходил по четвергам, поди знай, что эта сучья дочь наговорила ему про Маручу, может, что волосы у нее выпадают, потому что она больна какой-то заразой. Мы с Вильямом дали ей снотворное и уложили на мою кровать, она тут же и уснула, а мы пошли на танцы. Я ему все и рассказала про Долли, и наверняка он все понял, это точно, он прекрасно все понял, смотрел на меня своими желтыми глазищами, я только иногда кое-что ему повторяла.

— Остановись на минутку, давай еще выпьем виски, сегодня вечером у нас во всем двойная доза, — сказал я, шлепнув ее, и мы засмеялись, потому что и так уже прилично нагрузились. — И что ты сделала?

— Думаешь, я такая простофиля? Ну уж нет, дудки, я порвала салфетку в клочки, чтоб до него дошло. А он все про пузырек, мол, он пришлет его мне для Маручи, чтобы она подлила Долли в рюмку. Он сказал «в питье». На другой салфетке он нарисовал легавого, а потом перечеркнул крест-накрест, хотел сказать, что никто ничего не заподозрит.

— Замечательно, — сказал я, — этот янки, видимо, думает, что здешние судебные врачи — полные придурки. Ты правильно сделала, детка, тем более что пузырек-то пройдет через твои руки.

— Вот и я о том же.

(Не помню, каким образом мне удалось вспомнить этот разговор. Но все было именно так, я записываю, слыша этот диалог, а может, я его выдумываю, а потом копирую или копирую, выдумывая. Надо бы поинтересоваться, может, как раз это и есть литература.)

Иногда воспоминания не так ясны, а наоборот, все очень зыбко. Оказываешься вдруг в системе каких-то параллелей и симметрии, но, может быть, именно тогда в сознании всплывают фразы и события, которые навсегда отпечатываются в памяти, а она не обязательно отбирает только самое ценное (во всяком случае, моя память), как раз наиболее важное может остаться совершенно забытым.

Нет, это не всегда только выдумывание или копирование. Вчера вечером я подумал, что надо и дальше записывать все, что я помню об Анабел, и это приведет меня в конце концов к рассказу, как к последней истине, и вдруг опять эта комната на улице Реконкисты, февральская или мартовская жара, пластинки с песнями Альберто Кастильо [18] Кастильо Альберто (р. 1914) — аргентинский певец и киноактер, исполнитель танго. , которые на другом конце коридора слушал какой-то уроженец степей, этот тип никак не мог расстаться со своей пампой, и Анабел все это начало «доставать», особенно когда голос выводил «проща-а-а-ай, моя-а-а-а па-а-а-ампа», тогда она сидела голая на кровати и вспоминала свою пампу, ту самую, вокруг Тренке-Лаукена. Такую туфту развел со своей пампой, презрительно говорила Анабел про певца, это ж надо так выябываться из-за куска дерьма, битком набитого коровами. Анабел, детка, я считал тебя более патриотичной. Одно сплошное вонючее дерьмо, че, я так думаю, не приедь я в Буэнос-Айрес, я бы там начисто пропала. Дальше следовали воспоминания, подтверждающие вышесказанное, и вдруг, будто ей обязательно надо было мне об этом рассказать, шла история о коммивояжере, и, едва она начала говорить, я почувствовал, что знаю эту историю, что мне ее уже рассказывали. Я не прерывал ее, раз уж ей пришла охота поговорить (то о пузырьке, то о коммивояжере), но я будто был не с ней, все это мне рассказывали другие голоса, и было это не здесь, да простит меня Трумэн Капоте [19] Капоте Трумэн (1924—1984) — американский писатель, автор повести «Иные голоса — иные комнаты». , они слышались мне из гостиничной столовой в пыльном Боливаре [20] Боливар — здесь: город в провинции Буэнос-Айрес, названный в честь Симона Боливара. , городишке посреди пампы, где я прожил два года, теперь уже таких далеких, где собиралась компания приятелей и случайных собеседников и где говорили обо всем, особенно о женщинах, которых мы, молодые парни, называли тогда «кадрами» и которых нам так не хватало в нашей холостяцкой жизни в маленьком городке.