Альберт Лиханов - Слётки

– Кто это должен сделать? – спросила мама.

– Ну, родственники, если хозяйка не найдется.

– Родственников у Марины вроде нет, – неуверенно ответила мама.

Все было смутно, невнятно. Куда они делись? Что произошло? Их подожгли? Или сами? Но это была совершенная ерунда, и хоть Борик сказал про свой взнос на однокомнатную квартиру, до этого, как понял Глебка, было ведь еще далеко.

Мама не пошла на работу, а Глебка в школу.

Вернулись домой, кое-как поели, оделись и снова пошли к пепелищу. Взяли с собой палки, раздвигали ими головешки – они все еще дымили; выбирали какие-то несгоревшие вещи, например, черные обожженные кастрюли, складывали в небольшую жалкую горку, потом Глебка спросил:

– Зачем, мама?

Она разогнулась, посмотрела на сына.

Взрослея, Глебка не вглядывался в мамино лицо, не задумывался над тем, как мама выглядит, сильно не прислушивался к тому, что она говорит. Мама, она и есть мама – для того, чтобы всегда быть рядом, говорить то, что ей положено, подгоняя и наставляя. Да и зачем в мамино-то лицо вглядываться, если оно всегда рядом.

А тут Глебка вгляделся. Оно было испачкано сажей, видно, утирала щеку. И на лбу была черная полоса. Ясно, что брала она жалкий Маринин скарб, потом рукой по лбу провела. Но Глебке показалось, будто мама почернела от горя. И было еще у нее выражение потерянное, безнадежное. А глаза полные слез, вряд ли от дыма.

Глебка смотрел на маму – постаревшую и почерневшую, со слезами в глазах, и она сказала ему тогда:

– Неужто и впрямь вы, сыночки мои, страстотерпцы не только по именам вашим? Неужели я родила вас на беду вашу?

Едва удержался Глебка, чтобы не зареветь. Он отвернулся от мамы, сделал несколько шагов по остывшим углям и вдруг понял, что стоит на том самом месте, где было у Бори потаенное хранилище.

Он огляделся, нашел какой-то железный прут, подцепил обгорелую половицу, вернее остатки ее, вывернул ее с трудом и увидел тубус. Наклонясь, стараясь загородить находку от мамы своей спиной, он раскрутил его. Винтовка была на месте. И коробка с прицелом лежала рядом. И еще одна коробка лежала, но она оказалась пустой.

Ночной пожар людей еще интересовал, они подходили, отходили, близко все-таки не приближались, раз какие-то двое копаются в головешках – значит, имеют право.

Мама с Глебкой из дому захватили мешки из-под картошки, целых четыре. Еще несколько минут назад Глебка предлагал маме оставить тут все как есть – разве имели цену эти железки? Но сейчас он первым стал наполнять один такой мешок. Опустил на дно коробку с прицелом, а потом засунул и тубус с драгоценным его содержимым. Туда же засунул обгорелые кастрюли. Приговаривал вслух:

– Вот вернется Марина, хоть какая посуда будет у нее. Ты, мама, молодец.

Два мешка они уволокли. Когда стемнело, Глебка вынес один из них в огород – в нем лежали оружие и прицел. Быстро, норовя никому на глаза не попасться, прошел к речке, добрел до края родного лужка, туда, где начиналось настоящее неудобье, но и речка была глубже, и напротив дряхлой коряги бросил в воду железный груз.

Он ушел на дно, мгновенно выпустив воздушные пузыри.

Вода будто поглотила Борину тайну.

Глебка долго сидел на крутом берегу, свесив ноги к воде. И хотя всё вокруг него в светлой летней ночи как будто едва шевелилось – дыханием, крылышками, лапками и еще чем-то очень маленьким, – это, может, кузнечики наконец-то вытягивали вдоль тела свои худые, уставшие, наскрипевшие за день ноги, – Глебка чувствовал себя глухо, одиноко, будто оказался на дне черного колодца.

Не верил он ничему и никому, но прежде всего любимому брату Бори-ку. А раньше во всем и всегда ведь верил!

Когда маленькими были, Борик, кажется, за всю Глебкину жизнь ответственность на себя принимал. Но куда все это уплыло, спряталось? Неужто просто взрослое время такое? Оно самых близких разводит, отдаляет. Любовь превращает в простой интерес, в лучшем случае оборачивает заботой – на тебе денег, на – подарок, на – новые джинсы. То, отчего людям реветь и драться хочется, вдруг превращается в промтовар, будь он проклят!

Глядя в темноту, Глебка будто старался разглядеть не что-то конкретное, а правду и жизнь. Пробовал объяснить себе, что же произошло с того самого звонка по мобильнику…

Да, какая-то чудовищная беда. И не сказал ведь о ней Боря ничего всерьез. И те страшные похороны чьих-то останков. И прощание навеки с Борей – горе горькое, пройденное по полной, на всю тысячу процентов. И вдруг чудесное исправление жизни – за чей-то счет. Ошибка, которая бывает раз на сто, может быть, тысяч, а может, и реже.