Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

А стало быть, не клянитесь мне в верности: верных читателей не бывает на свете! И не просите меня ни резать смелее, ни забирать глубже – давайте я уж сам разберусь и насчет резать, и насчет забирать. Как-нибудь да разрежу, куда-нибудь да заберу: мне, прошу поверить, оно не впервой – резать и забирать! На моей совести этих порубанных уже и не счесть. Впору песню затягивать: «Сколько я зарезал, сколько я убил!» А совесть все равно кристально чиста – что твой родник, ибо высокие, как башни, цели искусства оправдывают его же низкие, как табуретки, средства.

Так что не привередничайте-ка вы в пути, бесконечно и безнадежно любимые мои. Я-то уж дорогу знаю. А придет время – так вперед скакну, как вам вперед скакать и не снилось! Вот прямо сейчас уже скакну – предупреждаю тех, у кого ноги слабые. Потому что у меня лично ноги сильные – ровно у страуса. Не успеете оглянуться, как я уже сильными этими ногами всех вокруг истоптал, а сам впереди – прогуливаюсь по земляничной поляне!

Вися посреди Токио в миллиметре от тротуара, Умная Эльза ожидала ответа Японского Бога. Но дни проходили за днями, недели за неделями – молчал Японский Бог. «Чтоб ему пусто было! – время от времени думала Умная Эльза. – Это просто неприлично – так долго задерживать ответ… Некоторые все-таки ужасно неаккуратны в переписке: пошлешь им срочное письмо, а они – ни гугу, причем годами! Интересно, со всеми богами так переписываться или только с этим?»

Вися посреди Токио в миллиметре от тротуара, Умная Эльза сильно мешала прохожим. Некоторые из них – те, которым полагалось ходить по соответствующей улице чаще других, – постоянно возмущались, по-японски спрашивая Умную Эльзу, чего это она тут развиселась. Но она висела себе и в ус не дула (за время висения у нее выросли густые кавалерийские усы), потому что у нее было дело: Умная Эльза ждала письма. Кстати, некоторым прохожим – тем, что повежливее, – она прямо так и отвечала: жду, говорила, письма, непонятно, что ли? Кто понимал, кто нет, но уж до этого-то Умной Эльзе совсем дела не было.

На третий день к месту висения Умной Эльзы пришла Ы Е. Пришла и отныне стала приносить Умной Эльзе всякие японские гадости в горшочках – от этих японских гадостей у Умной Эльзы постоянно болел живот. Время от времени она просила Ы Е приносить ей что-нибудь другое, раз все равно, дескать, взялась приносить, но Ы Е как носила одни японские гадости, так носить их и продолжала. В этом специфика национальной кухни, любила говорить она, – и Умной Эльзе приходилось смиряться, с трудом пережевывая длинные вязкие водоросли и компактные хрусткие тельца юных морских коньков-горбунков.

Так и шло время, пока однажды к висящей над тротуаром Умной Эльзе не подошел один милый прохожий и не предупредил ее, что Ы Е обожает травить собственноручно приготовленными ядами кого ни попадя. Умная Эльза сразу же смело предположила, что японские гадости, которыми кормила ее коварная Ы Е, были отравлены. Чтобы предотвратить дальнейшее воздействие ядов на организм, Умная Эльза – воспользовавшись щедро предложенной помощью и зондами незнакомца – быстро, но тщательно сделала себе промывание желудка, и опасность отступила на второй план. Когда опасность это сделала, на первый план немедленно выступил гнев в адрес Ы Е. И стоило только Ы Е в очередной раз поднести Умной Эльзе горшочек с зельем, та сказала ей буквально следующее:

– Катись-ка ты отсюда со своими ядовитыми горшочками, старая жаба!

Сладко, как полагалось по японским традициям, улыбнувшись, Ы Е горько заплакала. Ей было страшно неловко, что ее разоблачили. Коварные же поступки свои Ы Е поспешно объяснила воскресшей в ней любовью к Японскому Богу и тем, что она вдруг расхотела делить его с кем бы то ни было.

– Ну и собственница же Вы! – презрительно сказала Умная Эльза. – Бог – он общий, то есть никому в отдельности не принадлежит, и закрывать людям доступ к Богу есть обскурантизм.

Не согласившись с ней, Ы Е заметила, что Умная Эльза, скорее всего, не знает значения слова «обскурантизм». По мнению самой Ы Е, обскурантистом следовало считать как раз того, кто открывает людям доступ к Богу, в то время как того, кто закрывает такой доступ, имеет смысл называть поборником просвещения, или светочем разума. Из рассуждений Ы Е непреложно следовало, что светоч разума – это она сама, а вот Умная Эльза обскурантист, или мракобес, более того – обскурантистка и мракобеска. Разошедшись вконец, Ы Е даже принялась бесстыдно дразнить Умную Эльзу в таком вот духе: