Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Подождите меня! – едва ворочая только что прооперированным языком, вскричала Марта, которая не хотела оставлять Редингота одного в раздражении, и, найдя в его дорожном наборе маленькую треугольную печать прощения, припустилась вслед за ним. Не следовало ведь забывать, что в данный момент сердце Редингота молчало, а это значило, что у Редингота как бы не было сердца!

– Вам в этой процедуре участвовать не обязательно, – бубнил по дороге Редингот, – у Вас нервы слабые!

– Ничего, – приговаривала Марта, – справлюсь! Не впервой!

По пути она все-таки уговорила Редингота переодеться, чтобы Ближний и Сын Бернар не сразу их заметили и, чего доброго, не дали бы деру. Редингот переоделся римским гладиатором, дабы продолжать оставаться без брюк, как он уже привык (Боже, Боже, наскучит ли мне, автору настоящего художественного произведения, – наскучит ли мне когда-нибудь повторять это!), а Марта переоделась швейцарской молочницей. Посмотрев на нее, Редингот весь обзавидовался, настолько колоритно выглядела в пейзанском Марта. В конце концов он не выдержал и снова переоделся: теперь он был не римским гладиатором, а швейцарским молочником, и Марта принялась держать его в руке. Поскольку Редингот, таким образом, переоделся дважды, узнать его теперь уже было совсем невозможно.

Они застали Ближнего и Сын Бернара в открытом всем ветрам маленьком ресторанчике за постыдным занятием: те ели.

– Приятного аппетита! – зловеще сказал швейцарский молочник, обращаясь к едокам.

– Спасибо, – ответили Ближний и Сын Бернар с набитыми ртами и удивленно воззрились на говорящий предмет кухонной утвари в руках у прехорошенькой пейзанки.

– И не стыдно Вам вот так вот тут сидеть и поедать еду? – спросил швейцарский молочник, сжимая в кармане печать презрения.

Игнорируя наглый говорящий предмет кухонной утвари, простодушный Сын Бернар обратился к прехорошенькой пейзанке:

– Присоединяйтесь к нам, прехорошенькая пейзанка! У нас с собой много денег, и мы закажем Вам горячий шоколад с круассанами. Не сочтите такое предложение развязным: дело в том, что мы совсем одиноки в мире и потому занимаемся всякими глупостями – типа построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Но может случиться так, что Вы полюбите кого-нибудь из нас, – тогда одним одиноким на земле будет меньше!

Редингот спрыгнул с рук Марты и выхватил из кармана печать презрения.

– Я догадывался, что в Вашем предательстве Вы зашли далеко… но чтобы так далеко!.. – И он занес печать презрения над широким лбом Сын Бернара.

При этих его словах образ автора полностью слился с личностью писателя – и писатель этот зажмурился от ужаса происходящего.

Не нужно доказывать, что… Здесь поставлено многоточие, а зря. Потому что этот знак препинания следовало бы поставить на одно слово раньше – причем не многоточие поставить, а точку. Чтобы предложение выглядело следующим образом:

Не нужно доказывать.

Сказать так вполне достаточно – причем сказать и заткнуться навсегда. Ибо доказывать действительно не надо. Никому, никогда и ничего. И, даже если кто-то однажды холодной зимней ночью упадет перед вами на колени и, показывая пальцем на нечто еще не доказанное, примется умолять: «Докажите мне это, докажите ради всего святого!» – вам следует только пожать плечами и заметить в сторону моря: «Причем тут все святое, не понимаю…»

Такой, стало быть, совет я, твой дорогой писатель, даю тебе, мой дорогой читатель. Даю – и при этом страстно, как Ромео, клянусь: сам я никому никогда ничего не доказываю. Даже когда вчера утром, между пятью и шестью, ко мне в спальню ввалился журналист, разгоряченный, что твой утюг, и сначала прожег дыру в пододеяльнике, а потом спросил: «Чем Вы можете доказать, что все, о чем Вы пишете, правда?» – я только повернулся на другой бок и засвистел, как сурок. Данный свист можно было бы – в крайнем случае! – счесть за уклончивый ответ, но – присягаю у мавзолея В. И. Ленина! – ни в коем случае не за доказательство. Ибо и тогда, когда я лежу в постели и сплю, я продолжаю оставаться глубоко убежденным: доказывать что бы то ни было бесполезно. Нечто существует или не существует – в обоих случаях доказательства излишни. Я, конечно, мог бы попросить у Марты ее трусики в горошек и стремительно выхватить их из-под одеяла в ответ на вопрос докучливого журналиста, но посудите сами: что бы я доказал таким образом? Да ничего! Или бы такое доказал, о чем лучше и не упоминать на целомудренных страницах настоящего художественного произведения… Так что пусть либо верят, либо не верят – это дело, так сказать, интимное.