Юрий Козлов - Воздушный замок

— Мне-то что… — продолжала мама. — Как в институте терпят эти твои патлы? Неужели так трудно сходить в парикмахерскую и подстричься?

С одной стороны, Санина строптивость маму раздражала, а с другой — она казалась ей признаком нарождающейся зрелости сына. Мама с грустью думала, что когда-нибудь Саня женится и им будет командовать чужая девица. Санина мама считала, что брак в первые годы — это борьба характеров, и она была уверена, что в этой борьбе Санин характер потерпит сокрушительное поражение.

А Саня о браке совершенно не думал. В зимние каникулы он собирался поехать с Юркой в Ленинград, чтобы там как следует отдохнуть после тягот и забот сессии. Саня смутно представлял себе, что они будут делать в незнакомом городе, но всё равно он отверг папино предложение поехать на дачу в Расторгуево. Отверг расторгуевские синие зимние вечера, матово-красное солнце, садящееся прямо на сосны, барабанную дробь одиночки дятла, скрип лыж, накатанную лыжню, петляющую между сосен, цепочку заячьих следов на целине, вороньи крестики под деревьями, лисий рыжий хвост в еловых ветках… А вечером — горячий чай с вареньем, в девять часов глаза уже слипаются — спать. Всё это было замечательно, но повторялось каждый год, а Сане хотелось чего-нибудь другого. Юрка Тельманов звенел ключами, как колокольчиками, и говорил, что у них в Ленинграде будет двухкомнатная квартира на проспекте Гагарина, что в Ленинграде у него полно друзей, с которыми он познакомился когда-то давно на юге, а у друзей полно знакомых девушек. «А музеи какие там! А архитектура!» — восклицал Юрка. Санины щёки начинали розоветь сквозь бороду. «Чего захотим, то и будем делать», — обычно добавлял в конце Юрка.

— Билеты, билеты надо заранее заказать, чтобы потом в очереди не стоять, — волновался Саня.

— Закажем, — отвечал Юрка. — Вот первый экзамен сдадим и закажем…

Саня в последнее время испытывал странное чувство, что мысли его — стая птиц, внезапно разлетевшихся в разные стороны. Каждая птица-мысль летит куда ей вздумается, а собрать их обратно в стаю и заставить обдумать что-то конкретное нет никакой возможности.

Поэтому в спорах с Юркой Саня всегда оказывался побеждённым. У Юрки даже была присказка: «Это надо обдумать». Он садился на подоконник, сжимал руками виски, и Саня с благоговением смотрел на мыслящего товарища. Ничто не могло в такие минуты отвлечь Юрку от обдумывания.

А Саня даже на экзамене, вытащив билет, не мог сразу сосредоточиться. Спохватывался он обычно, когда пора было отвечать, когда преподаватель уже косил в его сторону строгим взглядом. В голове у Саня начинали лихорадочно переворачиваться страницы учебников и конспектов, словно старые магнитофонные записи, дребезжали скучные лекции и семинары, и в конце концов Саня, заикаясь и краснея от волнения, отвечал на вопросы билета и получал четвёрку. Птицы-мысли всё-таки собирались в подобие стаи, и из аудитории Саня выходил решительный и просветлённый, садился на подоконник, закуривал и… моментально превращался в прежнего Саню — мечтательного и отсутствующего, в тургеневский персонаж, неизвестно как пробравшийся в институт.

— Андронов! Андронов! — набегали сокурсницы. — Дай-ка посмотреть зачётку! Какие вопросы были? Как он спрашивает? Зверствует, да? Можно хоть списать? Тебе «шпоры» больше не нужны? Давай сюда! Вот чёрт, я же этот билет как раз учила!

— А? Что? — растерянно спрашивает Саня.

Сокурсницы убегали.

Сессия продолжалась…

Ленинград встретил их туманами и заиндевелыми ветками. На газонах снег был чёрный, а на дорогах и посреди тротуаров он превращался в грязное месиво, от которого на ботинках спустя, некоторое время появлялись белые полосы, — снег крепко присаливали. На заиндевелых ветках сидели воробьи, а голуби бродили прямо под ногами или грелись на канализационных решётчатых люках, откуда навстречу туману поднимался белый пар. На одном канализационном люке сидел нахальный кот и воинственно щурил на прохожих зелёные глаза.

В поезде Саня совершенно не выспался. Билеты так и не были заказаны заранее, и им пришлось ехать глухой ночью в общем вагоне, где напротив расположились спешащие в отпуск моряки-тихоокеанцы. Моряки шутили, азартно играли в карты, пели флотские песни. Спала только одна проводница в своём отдельном купе.

— «Три года мне снились берёзы…» — начинал вдруг среди ночи под стук колёс кто-нибудь из тихоокеанцев. И другие не удерживались, подхватывали: