Юрий Козлов - Воздушный замок

Пока же урок ритмики продолжался. Сквозь приветливую Анютину улыбку пытался Андрей определить причину её спокойствия. И вскоре определил, что отнюдь не равнодушие, не антипатия к нему — причина, а что-то другое, что так сразу не распознаешь, что, быть может, в данный момент сильнее Анюты, что ей ещё предстоит преодолеть, над чем она пока не властна.

Раз десять уже подходил Андрей к Анюте, церемонно кланялся, спрашивал: «Разрешите?» Анюта кивала в ответ, отвечала: «Пожалуйста», опускала руки на плечи. Репетировали приглашение на танец. Совсем близко оказывались желанные золотистые глаза, дикая радость охватывала Андрея, но надо было уже расходиться. Мальчикам — в шеренгу вдоль окон, девочкам — вдоль стены напротив. Начищенный паркет тускнел.

— И в последний раз мальчики приглашают девочек! — громко сказала учительница. И снова оказался Андрей перед золотистыми глазами Анюты. Зазвенел звонок.

— После уроков я буду ждать тебя у входа в парк! — прошептал Андрей. — Придёшь?

— Не знаю, — ответила Анюта.

…Леонардо да Винчи с недавних пор уже не так занимал Андрея. Несуществующий белый волк и того меньше. Об испуге Андрей и думать забыл. Старинные книги в тяжёлых, пахнущих временем переплётах манили, правда, по-прежнему, но не находил Андрей в них ответа на свои вопросы. Может, не в те книги смотрел.

Приезжая на дачу, Андрей теперь не поднимался на второй этаж, не устремлял задумчивый взор к звёздам, а шёл в лес, валялся на тёплой по-летнему земле, покусывая травинку. Вокруг кипела жизнь. Зелёные ладони листьев хватали воздух и солнце. Примятая трава пружинисто распрямлялась. В сторону озера, точно по нитке, летели утки. Дрожали в воздухе радужные крылья стрекоз. Бархатистыми лоскутками опускались на цветы разноцветные бабочки. Словно в увеличительное стекло Андрей видел, как они погружают в цветы, точно в рюмку, свои хоботки и закрывают от наслаждения глаза. У него кружилась голова. Нелепым казался придуманный белый волк в живом неистовом мире…

…В послеурочный час Андрей встречал Анюту у входа в парк. Ещё издали заметил её, словно плывущую среди деревьев. Как она шла! Молодые отцы отставляли коляски, оглядывались, поправляя узкие селёдочные галстуки. Пенсионеры на скамейках прерывали шахматные партии, рукавами плащей смахивали на землю слонов и коней — оглядывались. Женщины оглядывались, сурово качали головами.

Но Анюту обращённые на неё взгляды совершенно не волновали. Вряд ли она вообще их замечала, а уж тем более истолковывала. Красавицы выше этого. Она шла, словно одна была на белом свете, и Андрей неожиданно понял ещё одно своё различие с Анютой. Никогда в жизни, ни на секунду не мог он вот так возвыситься над окружающим миром. Белый волк, Леонардо да Винчи, старинные книги — это были лишь ступеньки, на которых он удерживался, пока был в одиночестве. Когда же оказывался на людях, ступеньки таяли, исчезали — это были воздушные ступеньки. А Анюта возвышалась как бы без малейших усилий, без малейшего желания, возвышалась изначально. Андрей смотрел на идущую навстречу Анюту и даже приблизительно не знал, о чём она думает. «Но почему? — закралось сомнение, — думает? Что такое известно ей, чтобы вот так возвышаться? Что в ней есть, кроме совершенства движений? Или… она об этом не думает, потому что не знает, что об этом надо думать? Значит… всё-таки святая? Значит, в один прекрасный день с ней может случиться чудо, а я буду стоять рядом, глазеть и не верить, потому что не может быть объяснений чуду? Как же мне быть с ней? Мне?» Андрей вдруг поймал себя на мысли, что всё время, всю жизнь думает только о самом себе. Другие же люди, они… как-то не настолько интересны, чтобы о них думать… Если же он всё-таки думает о них, то мысли действуют подобно вогнутым и выгнутым зеркалам, он ищет лишь своё отражение, пусть искажённое, вогнуто-выгнутое, но своё.

Андрей признался себе, что, даже когда он один в квартире, среди увешанных картинами и рисунками стен, среди застеклённых книжных шкафов, сидит, допустим, за письменным столом, читает, тайно ему очень хочется, чтобы все видели: вот он, юный мудрец, красивый и бледный, сидит за столом, раздумывает над изречениями и рисунками великого белого старца, потом небрежно пишет на листке что-то своё, не менее значимое! Вот что должны были уяснить невидимые наблюдатели. Потом, подавив восхищение, они должны были увидеть, как, устало откинувшись на спинку кресла, он курит изящную китайскую сигарету с силуэтом дракона, длинным аккуратным ногтем сбивает серые цилиндрики пепла. Потом набирает номер и говорит по телефону с возлюбленной. Временами Андрей так входил в эту игру, что ему казалось, так всё и есть, не в пустоту произносит он умные нежные слова, а в трубку, согретую маленьким ушком неизвестной возлюбленной, казалось даже, она отвечает: «Да, милый… Да, милый». Так, находясь в одиночестве, он жил для мнимых наблюдателей — всех и… никого.