Юрий Козлов - Воздушный замок

Сейчас, спустя много лет, постаревший, давно уже измеряющий всё на свете такой удобной и универсальной единицей, как собственное благо, Андрей подумал, что слишком, уж запомнилось ему ощущение той радости, стало как бы эталоном. Многие последующие радости по куда более достойным поводам не шли в сравнение с той курточной, потому что имели естественные человеческие пределы, в то время как курточная была беспредельна. И только сейчас Андрей понял — почему. Она была первична, с неё, как с фундамента, росло его здание, и неудивительно, что именно она стала одной из вех. Андрей даже смутился от странного этого открытия, как если бы вдруг многосложный какой-нибудь расчёт обернулся примитивной задачкой на внимательность, серьёзная шахматная партия закончилась детским матом.

В далёкий солнечный день отец, ведущий архитектор, вернулся из Франции, достал из чемодана и бросил ему через всю комнату диковинную куртку. Ещё не знал Андрей, что именно бросил ему отец, а сердце уже билось и подсказывало: «То, что надо! То, что надо!» Мгновение всё, что было до куртки, казалось несущественным, всё, что после, — ясным, осознанным. Но память сейчас не хотела ясного, осознанного, тянула туда — под фундамент. Андрей понял: там прячется загадочное нечто. Удивился предательскому свойству памяти — в чувствах, как бы и не тронутых тленом времени, в красках, в мельчайших подробностях преподносить давно минувшие, осознанно забытые картины. И не утешиться было великой строкой: «Где стол был яств, там гроб стоит…» И в мнимом гробу, и под фундаментом загадочное нечто, оказывается, лишь спало летаргическим сном, ныне же зачем-то протягивало сквозь годы бесплотные, призрачные руки.

Андрей вспоминал, что за жизнь была у него тогда. В квартире, окнами выходящей в парк. На даче из красного кирпича. Не многие его сверстники могли похвалиться такой жизнью. Дача окнами первого этажа смотрела в сад и лес, точнее, в лес сквозь сад, но Андрей тогда не замечал леса, потому что жизнь казалась ему охраняемым, ухоженным садом. Второй этаж был без окон, зато со стеклянной крышей. На втором этаже находилась отцовская мастерская. До вечера дневной свет плескался в мастерской, ночью же отец почему-то предпочитал работать при свечах, и часто, взбежав наверх, видел Андрей два трезубца со свечами на огромном, как поле, столе, отца, склонившегося над чертежами и рисунками. Едва колеблющиеся язычки огня — две жёлтые бабочки — отражались в тёмном окне-потолке. Звёзды небесные словно посылали им привет с бессмертного неба. Когда отца не было на даче, Андрей любил сидеть ночью в мастерской при свечах. Просто так, без дела. Странное родство свечи и звёзды небесной открылось тогда Андрею. Душа смутно волновалась, звала куда-то. Но не понимал Андрей — куда? Не знал, что с ним будет, кем станет. Безмолвствовало на этот счёт ночное небо…

Мечтаниями и одиночеством была тогда полна Андреева жизнь. Не было матери. Только выцветшая фотография в довоенной кожаной рамке. Коротко стриженная девушка с резкими чертами лица, в кофточке с отложным воротничком. Андрей лишь знал, что её звали Вера, она была студенткой в институте, где отец был преподавателем. Во время войны ехала на поезде, попала в бомбёжку. Погибла.

— Как же ты отпустил её одну? — спросил Андрей у отца.

— Видишь ли, — ответил отец, — к тому времени мы уже не жили вместе. Я узнал, что она погибла, только после войны.

— А почему вы уже не жили вместе? — поинтересовался Андрей.

— Мне кажется, — на лице отца появилось выражение какого-то незабытого отчаяния, — она чересчур серьёзно относилась к некоторым вопросам теории градостроительства.

— И всё?

— Её курсовая работа принципиально противоречила господствующим в те времена взглядам, я бы даже сказал, законам.

— Как же так? — удивился Андрей. — Она была студентка, а ты преподаватель и её муж. Почему она тебя не послушалась?

— Тогда была особенная молодёжь, — усмехнулся отец, — и твоя мать была типичной её представительницей. Когда её исключили, она уехала на стройку куда-то на Украину.

— А я?

— Видишь ли, тогда дети не казались чем-то таким, что… ну может, что ли, привязать женщину к мужу, к дому.

— И ты не искал её?

— Нет, — твёрдо ответил отец.

Сколько ни вглядывался Андрей в резкие черты на фотографии, не мог ощутить родства с этой девушкой, не мог поверить, что он её сын. Девушка могла быть студенткой, работницей, героем, кем угодно, но… не матерью! До школы за ним смотрели нанимаемые няни, а потом никто. Андрей не знал материнской любви, следовательно, не испытывал сыновней. Отношения же с отцом… О, это были с самого начала совершенно мужские отношения.