Геннадий Немчинов: Хлебный поезд

А керосин она давно приспособила для леченья: упала да сильно расшиблась — смазывает больное место керосином; в груди заложило — опять он; а теперь и горло заболит — глоток малый туда, и вроде легче. И подругам-старухам внушила свою керосинную веру. Однако кто ж это там сидит-то? Уж не Пелагея ль Нешкова?.. Нет. На той вытертый до полного блеска полушубок с остатками рыжего воротника, а тут… Э, да это Маня Брускова из Плаксина, вот кто. Ишь, и не пошевелится; не поглядит, что ворона чернеет, в сторону поезда глядит. «Заняла позицию» — по-военному подумала Пахомовна. Брускову она недолюбливала, а потому и глядеть больше не захотела на нее, отметив только себе, что надо ж: ее место заняла, как будто другого сугроба нету. У них там и маленькие ветки были наложены для удобства и чтоб снег не подтекал, так вот, у Пахомовны веток было погуще, чем у других: ей тут ближе всех, и она свое место поустроила.

«Ладно, пусть ее сидит…» — вдруг с великодушием подумала она. И даже пожалела Маню: слишком язык длинный, вот и сторонятся ее бабки. А сегодня молчит: не по нраву ей что она, Пахомовна, тоже тут и споймала ее на захвате чужой территории. «Скоро и другие приползут…» — усмехнулась старуха, с трудом, цепляясь руками-ногами, взбираясь на соседний сугроб. Оглянулась на обе дороги, ведущие к остановке: скоро поезд, а никого из бабок не видать. Да это и не так важно: кто пришел, те на всех сразу берут, а кто-то всегда к поезду угодит. Чаще всех она случается первой. А потом делят хлеб: кому сколько буханок. Общим же числом им дают не боле двадцати: поезд должен все деревни по пути оделить хлебцем. А-а-а… Вон ползут и сестры-вековухи: рядком, эти всегда вместе и на ферме вместях работали и сюда ковыляют вдвоем.

Тут поезд свистнул. Сизо взметнулся снег за поворотом. Клавдия Пахомовна расположилась поудобнее, подвигала руками: за ту минуту, что их обделят хлебом, надо все успеть, и буханки принять и деньги сунуть Симке Чижовой. Она расстегнула две пуговицы на полушубке, проверила рукой, легко ль ходит кошелек в кармане старой шерстяной кофты… Задержек не будет, готова. Поезд из четырех вагонов, кинувшихся было к остановке с лихим наскоком, быстро сбросил ход и замер: хлебный вагон как раз напротив Пахомовны. А Брускова Маня все молчала- «Ишь, озадачилась как… — с легкой ехидцей подумала Пахомовна. — И слова не вымолвит. А все-го в десяти метрах сидит.» Но опять не глянула в сторону Мани: теперь и некогда было, только шевелись, и маленько гордость заела, — «Вагон-то супротив меня остановился, так что ползи-ка, Манюшка, ко мне поближе, шевелись…»

— Бабка Клава, принимай! — крикнула маленькая и толстая, неповоротливая Симка — баба лет сорока, туго обтянутая белым халатом поверх фуфайки. — А ты чего ж так далече? — пустила голос и в сторону Брусковой. — Ладно, кину и тебе! — она протянула руку, взяла у Пахомовны деньги, потом, приноровившись, кинула две буханки Мане: снег чистый ничего. Одна буханка упала в снег с шершавым пристуком, вторая угодила прямо в Маню, и тут же Сима с привизгом усилила голос. — Да ты куда глядишь-то! — И почти сразу. — Ай! Чего это?!

Пахомовна, застыв руками с хлебом, оглянулась: Маня, побледнев, точно в раздумье, вдруг покачнулась, завалилась на бок — и медленно покатилась, задуваясь юбкой, вниз. Машинист, занятый своим делом, легонько свиснул и сильно дернул поезд, — его время кончалось. Поезд отходил, Симка Жукова длинно визжала, а Маня Брускова катилась и катилась вниз. А Пахомовна, судорожно привстав и глядя на нее, отрешенно покачивая головой и не слыша в себе даже удивления, подумала: «Первая… Вот так же, небось, и я. Ну, может, и в избе… Все одно.»