Игорь Гамаюнов - Свободная ладья

За вагонным окном поплыли новые микрорайоны с высотками причудливо-ступенчатой конфигурации, мелькнул купол с минаретом недавно построенной мечети, потянулись пригородные посёлки – дома с заснеженными крышами, белыми квадратами огородов, подтаявшими тропинками, с молчаливым лесом, подступавшим время от времени вплотную к железнодорожной насыпи.

Мартовское солнце размытым пятном пробивалось сквозь тонкую облачную пелену, сея мягкий, бледно-жемчужный свет, тревожащий сейчас Элину неясным предчувствием. В таком состоянии ожидания с ней всегда что-то случалось – перемена в жизни, удачные стихи. Что в этот раз? Любовное приключение с нескладным юношей, сидящим напротив с её ноутбуком на коленях?.. У него длинный, почти гоголевский нос, блуждающе стеснительный взгляд, большие крепкие руки, наверное, способные быть нежными… А почему бы и нет?.. Надо жить « здесь и сейчас », иначе ускользает смысл, притупляется зрение.

Элина выспрашивала подробности его жизни: ходит ли на дискотеку? В театр? Некогда? Почему? Ну да, конечно, технический вуз – дело нелёгкое, но неужели досуга совсем нет? Понятно – проблема приработка. Хотя сейчас по Интернету можно подыскать удобную почасовую работу… Их разговор прервала бравурная мелодия – в кармане её дублёнки ожил телефон. Посмотрев на экран, Элина сунула мобильник под длинное ухо пёстрой шапки. Разговаривала, глядя в окно… Да, я в электричке. Да, конечно, в Дом творчества. На десять дней. Надеюсь, что напишу. Сколько? Не больше семи страниц? Боюсь, не уложусь. Да, конечно, сокращать вы умеете. Спасибо! Вернусь – перезвоню.

Спрятав мобильник в карман, она взглянула на своего спутника. Ожидала вопроса. И услышала – вы кем работаете?.. Засмеялась: можно сказать – птицей. Пою, а мне за это платят. Шучу, конечно. Нет, не певицей, зарабатываю на жизнь литературным трудом. Стихи, очерки, эссе. Что такое эссе? Статьи, написанные в исповедальном ключе, в свободном полёте ассоциаций. Сколько платят? По-разному, но хотелось бы больше… Между прочим, следующая остановка наша.

От станции, за переездом, их вела к дому отдыха подтаявшая тропинка – петляла под соснами, облепившими косогор. Под ним, внизу, с протяжным металлическим гулом проносились электрички, вдалеке маячили многоэтажки нового микрорайона, теснившие бревенчатые избы последней здесь деревеньки.

Тропинка, соскользнув с косогора, пересекла мосток через вертлявую, редко замерзающую мутную речку, обогнула окружённую старыми вязами, напоминающую сказочный терем часовню, срубленную несколько лет назад возле родника, круто вползла на бугристый склон, к крайним домам дачного посёлка. Его извилистые улицы, стеснённые высокими заборами, похожие на ущелья, были безлюдны, огороженные ими каменные строения с балконами, башенками и торчащими везде камерами видеонаблюдения казались бы необитаемыми, если бы не глухо ухающий лай сторожевых псов – они чутко откликались на шаги идущих.

– Тут обитают ну о-очень обеспеченные люди, – тоном экскурсовода, впавшего в сарказм, повествовала Элина, – из категории тех, кто не знает, что их ждёт завтра: то ли тюрьма, то ли пуля киллера.

И, помолчав, через несколько шагов добавила:

– Но зачем им, как, впрочем, и всем остальным, это знать? Всё равно в какой-то момент у человека слово «завтра» может означать только одно – уход и небытие. У каждого без исключения. Избежать такого «завтра» ещё никому не удалось, а раз так, может, и в самом деле нужно жить только «здесь и сейчас», дорожа каждой минутой?! Ты, Костик, об этом не думал?

– Пока – нет.

– А напрасно. – В её словах снова прорезалась интонация наставницы. – Ощущение близости небытия освобождает душу от вериг повседневности. Душа просто обязана быть от них свободной!.. Есть такие весёлые строчки:

– Это вы сочинили?

– Нет. Валерий Брюсов.

– Ваш друг?

– В каком-то смысле – да. Правда, в жизни мы с ним слегка разминулись – он умер в начале прошлого века.

Неприступные каменные крепости остались позади, дальше пошли старые деревенские дома, простодушно блестевшие из-за штакетных заборов окнами в резных наличниках. В конце извилистого переулка вдруг возникла решётчатая ограда, вознеслась над соснами кирпичная труба котельной, у стены которой притулилась металлическая калитка с надписью чёрной краской «Хода нет».