Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

– Брошусь, – любезно улыбнулась госпожа Линпек, и ее лицо и глаза засветились, – брошусь, и кончен бал. И не будет у него ни зимнего пальто, ни лыж, не будет даже алиментов. Вот ты и запомни, что тебе здесь мадам и госпожа Моосгабр говорят.

– Выучить это исключительно трудно, – сказала госпожа Кнорринг, глядя на стол, где лежали ноты, – все надо выучить наизусть. Впрочем, это естественно. Партия сопрано здесь еще сложнее, чем партия теноров, а из инструментов – сложнее всего валторны. Вы уже репетировали, – госпожа Кнорринг посмотрела на господина Смирша за машинкой и на господина Ландла у оконных решеток, – вы уже репетировали «Dies irae, dies ilia»?

– Вчера, – кивнул господин Смирш, – мсье Скароне возражал против фортиссимо. Оно не показалось ему достаточно сильным.

– Хотя горло у нас аж лопалось от натуги, – сказал господин Ландл.

– Одним словом, это «Реквием», – сказал господин Смирш госпоже Линпек, которая слушала на стуле у стены с большим интересом, – репетирует его пятьсот певцов и тысяча музыкантов. Самый большой «Реквием», который когда-либо у нас исполнялся.

– Но когда будет премьера, пока неизвестно, – добавил господин Ландл.

– Об этом писали в газете, – сказала госпожа Кнорринг, высоко подняв голову, – в дневном выпуске «Расцвета», более недели назад… и пока это все. Так, госпожа Линпек, – кивнула госпожа Кнорринг, – вы можете идти. Алименты придут к вам по почте. А ты веди себя хорошо… – Госпожа Кнорринг подняла палец.

Рассыпаясь в благодарностях, сияя лицом и глазами, госпожа Линпек попрощалась и направилась с мальчиком-блондинчиком в зеленом свитерке к двери. Держа черную шляпу на холеном пальце, она выходила из канцелярии с непокрытой головой, в пышной завивке с темной заколкой. В дверях она еще раз остановилась и сердечно пригласила госпожу Кнорринг, госпожу Моосгабр и обоих мужчин посетить ее киоск в метро на станции «Центральное кладбище».

– В самом деле, если бы это даже не выяснилось здесь сразу, – сказала она в дверях, и ее голос и лицо были удивительно спокойными, и госпожа Кнорринг и мужчины знали, что она имеет в виду, – я все равно не боялась бы.

– Госпожа Линпек была артисткой в «Тетрабиблосе», – пояснила госпожа Кнорринг, когда дверь за госпожой Линпек закрылась. – Теперь у нее киоск в метро, но, кажется, она вернется в театр. Однако говорить об этом больше не будем, дело решенное. Есть еще один важный вопрос, который касается госпожи Моосгабр. Позовите, господин Ландл, господина Ротта.

Господин Ландл вызвал господина Ротта из соседней канцелярии, и господин Ротт явился с какой-то бумагой.

– Сведения об Обероне Фелсахе, вот, мадам, – сказал он и положил на ноты перед госпожой Кнорринг бумагу.

– Госпожа Моосгабр, – вскинула голову госпожа Кнорринг, – в прошлый раз я вам сказала, что у меня для вас будет, наверное, кое-какое предложение. Присмотр за мальчиком в одной семье три раза в неделю по полдня. Я вам также сказала, что вы за это будете получать жалованье. Как, вы согласны? – И когда госпожа Моосгабр на скамье кивнула, госпожа Кнорринг взяла у господина Ротта бумагу и сказала: – Речь идет об Обероне Фелсахе, вдовце, оптовике, проживающем неподалеку от вашего дома в районе вилл Блауэнталя, на улице У колодца, шесть. Господин оптовик Оберон Фелсах весьма занят торговлей.

– Господин Фелсах торгует радио, магнитофонами, телевизорами, обогревателями и лампами, – сказал господин Смирш за пишущей машинкой.

– Но что главное, с вашего, мадам, разрешения, – заговорил господин Ландл у зарешеченного окна, – господин Фелсах прежде всего занят так потому, что он торгует не столько здесь или за границей, сколько на Луне. Иной раз он задерживается на Луне по целому месяцу.

– Именно так, – кивнула госпожа Кнорринг, – и это главная причина, по которой он редко бывает дома и уделяет внимания мальчику меньше, чем хотел бы. У него, правда, есть экономка, но она, как я вам, госпожа Моосгабр, уже говорила, не справляется с мальчиком, у нее слишком много забот по хозяйству. Мальчику нужен присмотр три раза в неделю по полдня, чтобы он зря не шлялся и привык к дисциплине.

– А как его зовут? – спросила госпожа Моосгабр.

– Как отца, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела на бумагу господина Ротта, – Оберон Фелсах.

– В отчете, мадам, – вмешался тут господин Ротт, который все время стоял близ стола госпожи Кнорринг, – в отчете, что я вам дал, о мальчике есть еще кое-какие сведения. Было бы неплохо, если бы госпожа Моосгабр ознакомилась с ними.