Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

– Ничего не стану мочить, – сказала госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – пойдет к глазнику. Пускай хоть выжжет ему глаз.

– Господь с вами, госпожа Фабер, – засмеялась женщина в короткой летней юбке, – госпожа Моосгабр в этом деле собаку съела. Трудится на кладбище и в Охране, у нее и соответствующий документ есть. Госпожа Моосгабр, вы же знаете, что у вас документ есть, и вы тоже, госпожа Фабер, об этом знаете. Да и потом, – неожиданно сказала женщина, – сегодня праздник. Сегодня ни один глазник не принимает.

– Кое-кто принимает, – сказала госпожа Фабер и поглядела на карточку, которую тем временем госпожа Моосгабр вынула из сумки, – мой ведь тоже сегодня на работе.

– Никуда не ходите, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала карточку в сумку, – я вылечу ему глаз. Пускай придет вечером. И вы, госпожа привратница, – сказала она женщине в короткой летней юбке, – вы тоже приходите… – И госпожа Моосгабр, торопливо кивнув, вошла в проезд.

Вход в квартиру госпожи Моосгабр был прямо из проезда. Эта куча строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой стояли как раз у ее двери. За дверью был коридор с кладовкой и шкафом, из-за которого торчал какой-то длинный шест. Из коридора можно было пройти в кухню. В кухне было матовое окно, выходившее на лестничную клетку, и дверь в комнату. В комнате окно смотрело во двор, чуть дальше от того места, где кончалась домовая лестница. Темная, бедная квартира была, однако, опрятной. Госпожа Моосгабр вошла в кухню, опустила сумку на стул и поглядела на булку, что лежала на столе. Потом открыла буфет и вытащила старую, обтрепанную сумку, в которой было несколько сбереженных грошей. Расстегнув, заглянула в нее и снова сунула в буфет. Потом пошла в комнату. Под кроватью и под зеркалом лежало тряпье, оставленное утром дочкой Набуле, когда та торопилась на свадьбу. Госпожа Моосгабр вернулась в кухню и, осмотрев стол, стул и часы у печи, села на диван.

– Выходит, выгнала меня, – сказала она сама себе, – корки сухой не подала, а пирожки, что я напекла, выкинула лошади. Перед всеми и перед студентами. И Везр, – задрожала она, – того и гляди заявится.

Госпожа Моосгабр встала, поглядела на булку, что лежала на столе, и сумку со стула спрятала в буфет. Потом сняла черно-золотой платок, кофту, длинную черную блестящую юбку, надела домашнее платье и фартук. Растопила печь дровами из ящика, поставила на плиту кастрюлю с водой и горстью каких-то трав. Потом налила воды в ведро и пошла с ним в комнату мыть пол. Домыв его до зеркала, выпрямилась – немного перевести дух – и увидала в окно, как с лестницы сходит во двор маленький оборвыш Фабер. Она обтерла руки и пошла открывать.

Мальчик в кухне неуверенно огляделся, наверное, здесь никогда еще не был, посмотрел на диван и на булку, что лежала на столе, и приблизился к плите. Госпожа Моосгабр подбросила в печь еще несколько полешек.

– Твоя мама, стало быть, говорит, что ты наглый и глупый, – сказала она и намочила тряпочку в кастрюле на плите, – а раз говорит, значит, так оно и есть. Иначе бы не говорила. Зря бы не мучилась, если бы ты был хороший.

Госпожа Моосгабр, выжав тряпочку, подошла к мальчику, который стоял у плиты и, не шевелясь, глядел на булку.

– Отец, как придет с работы, удивится, – сказала госпожа Моосгабр и приложила тряпочку к глазу мальчика, – ты же ходишь за пивом к ужину. Ну-ка подержи тряпочку, а я привяжу ее. – Госпожа Моосгабр подошла к шкафу, взяла большую полосатую тряпку и завязала мальчику глаз. – Если ты такой озорник, учишься ли ты вообще в школе? – спросила она, и мальчик наконец впервые промолвил слово.

– Учусь, – прошептал он, едва заметно подрагивая.

– А что учишь? – спросила госпожа Моосгабр. – Что-нибудь про деревья?

– Биографию председателя, – прошептал он, задрожав снова.

– И ты знаешь ее? – спросила госпожа Моосгабр и села на стул.

– Да, – прошептал мальчик, стоя с завязанным глазом у плиты как овечка и глядя на булку, – мы должны были выучить ее к празднику.

– Ну, если знаешь, скажи, – кивнула госпожа Моосгабр.

– Альбин Раппельшлунд родился, родился… – испуганно затараторил мальчик, придерживая одной рукой полосатую повязку, – родился… в четырнадцать лет поступил учеником к кожевеннику, но ушел от него и поступил в военную школу, чтобы стать офицером, но ушел из нее и поступил учиться на официанта, учился тарелки носить, тарелки… но тоже ушел и поступил в протестантскую школу. Но из нее тоже ушел и поступил, поступил… – мальчик шептал, дрожал, не отрываясь смотрел на булку, – поступил в двадцать лет на службу к княгине Августе, которая тогда как раз взошла на престол. Он был произведен в камердинеры, потом в полковники и в министры, стал министром… и навел порядок. Пять раз участвовал в полете на Луну…