Юрий Вяземский - Странные умники

– спросил поэт, а я, пожалуй, отвечу: так вы же и подшутили, Иван Федорович. Вы в самом центре моего полотна. Самый отъявленный фокусник, и низкопоклонник, и прыгун-с, а вдобавок еще и сценарист, программист дальнейшей российской истории. Сейчас объяснюсь, не извольте нервничать.

Начну с вашего Инквизитора. Утверждаю, что он никак не католик. То есть в нем столько всяких ересей намешано, что даже для католического инквизитора много и чересчур. Что, дескать, мир наш в кромешном зле лежит, и лишь немногие и самые избранные спасутся, – манихейство это, и от подобного предопределения католицизм очень давно отказался. Так небрежно цитировать Священное Писание и так произвольно его толковать, полностью игнорируя Священное Предание, способен лишь протестант, и протестант глупый. Деспотичность вашего старика, отрицание всякой множественности форм, всякой индивидуальной свободы, неразличение церкви, государства, собственно общества, законодателя и судьи, священника и гражданского правителя выдает в нем скорее фундаменталиста-мусульманина. Но он у вас еще и вольтерианец, вернее некая адская смесь деизма, атеизма и позитивизма в духе Огюста Конта: дескать, Бога нет, но народ необходимо держать в узде христианства как полезной иллюзии, чтобы не отчаивался своим бедственным положением, не роптал и не бунтовал… «Пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные». Послушайте, Иван Федорович, а ваш В. И. (Великий Инквизитор) часом не марксист? Между прочим, вашу поэму с интересом читали, хотя и ругали, двое наших великих и даже величайших: одного тоже звали В. И. (Владимир Ильич), а другого И. В. (Иосиф Виссарионович); смотрите, даже в инициалах мистика и как бы прозрение! «Кто знает, – говорили вы Алеше, – может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз…» Кстати, самым распространенным прозвищем В. И. было именно «Старик», и когда вы сочиняли вашу поэму, он уже народился и грезил о тайном союзе, о счастье человечества. Мечту он свою потом выносил и осуществил. Но вышло именно так, как предрекал вам Алеша: «Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения… вроде будущего крепостного права, с тем, что они станут помещиками… вот и все у них».

А может быть, он у вас еще и иудей? Иудеи ведь тоже отвергли Христа по соображениям, так сказать, практической нецелесообразности; не хотим никакого жертвенного креста – хотим земного и привилегированного благополучия, не для всего человечества – для нас, самых мудрых, самых талантливых и избранных. У иудеев – закон, и ваш Инквизитор тоже требовал «твердого древнего закона».

И уж тем более похож он на «русского православного». «Русскому человеку было прежде всего предъявлено требование смирения. В награду за добродетель смирения ему все давалось и все разрешалось…» Нет, это не из вашей поэмы. Это из Бердяева. «О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения…» А это уже ваш Инквизитор и православнейшую мысль выразил.

И не морочьте вы людям голову: действие-де происходит в шестнадцатом веке; Севилья, воздух лавром и лимоном пахнет; страшная, новая ересь явилась на севере, в Германии… Не в Севилье разворачивается ваша поэма, а в русском городке Скотопригоньевске. И воздух пахнет снегом, водкой и кровью. «Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер, на ногах не стоит человек»… Сами не стоите и всю мировую историю хотите перевернуть вверх тормашками? Такая новая геометрия?..

«Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое – пропала любовь» …«Ум подлец, а глупость пряма и честна»… «Я тебя вожу между верой и безверием попеременно, и тут у меня своя цель. Новая метода-с…» …«Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь… сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя…» – Это, милостивый государь, уже не Великий Инквизитор и не поэма. Это вы – сами о себе. И о вас – те, кто вас раскусили. Но как похоже. Та же нелюбовь к людям, то же презрение к человеческому уму, то же неверие вперемежку с желанием поверить и сладострастное почти упоение своими духовными метаниями, прыжками со скалы на скалу, к Левиафану с кубком и обратно… «Я, ваше превосходительство, как та крестьянская девка…: „Захоцу – вскоцу, захоцу – не вскоцу“… Это в какой-то нашей народности…» – ваши, Иван Федорович, слова. Бердяев потом напишет: загадочная антиномичность, неисчислимое количество тезисов и антитезисов в русском национальном характере… Скакать надо меньше, тогда и этой самой антиномичности, может статься, поубавится, загадки этой национальной, от которой и иностранцы без ума, и вы с ума съехали, и Смердякова на убийство вдохновили, и брата своего Алешу поэмой своей искушали… «Ты мне дорог, я тебя упустить не хочу и не уступлю твоему Зосиме»… То черт говорил? Или вы сами?