Януш Вишневский - Бикини

— Пойдем отсюда, — шепнул он ей на ухо, — ты не обязана это слушать! Переночуешь у меня.

Анна застыла с протянутой для приветствия рукой и молчала. Стэнли встал между нею и Астрид Вайштайнбергер и сказал:

— Насколько мне известно, издатель «Нью-Йорк таймс» перевел на ваш счет квартплату за шесть месяцев проживания гражданки Германии госпожи Бляйбтрой. Нас не интересует, точнее, меня не интересует, ваша национальность. Так же, как и судьба ваших родственников в Европе. Короче говоря, мне на это наплевать. Мне это глубоко безразлично, госпожа Вайштайнбергер. Я сейчас позвоню издателю «Нью-Йорк таймс» и проинформирую его о том, что контракт с вами из-за вашего поведения аннулирован. Я также потребую, чтобы вы вернули деньги с процентами. И за наше такси на Манхэттен заплатите тоже вы. А еще — за моральный ущерб, нанесенный вашими словами мисс Бляйбтрой.

Астрид Вайштайнбергер спокойно, с непроницаемым выражением лица выслушала Стэнли. Потом обошла его и, обращаясь к Анне, сказала по-немецки, без малейшего акцента:

— Знаете, мой отец родился в Ульме. А младший брат ходил в одну школу с Эйнштейном. Вы знаете, кто такой Эйнштейн? Это очень умный немец. Хоть и еврей. Не слушайте этого журналистишку. Все они умеют красиво говорить. А пишут еще лучше, да только всё глупости. Пусть звонит хоть самому черту. А у меня вам будет хорошо. Я приготовила для вас комнату с кухней. Вам нравится этот парень? Правда?! Какой-то он тощий, лысоватый. Староват для вас...

С этими словами Астрид подала Анне руку и повела вверх по лестнице, будто Стэнли и тут вообще и не было.

— Успокойся, — сказала Анна, повернувшись к нему. — Госпожа Вайштайнбергер меня вовсе не обидела. Иди сюда...

Стэнли послушно подошел, и она нежно поцеловала его в лоб.

— Ты совсем не лысый, — прошептала она ему на ухо.

Они поднялись на третий этаж и прошли через узкий холл к большому горшку с фикусом, стоявшему на полу у окна. Астрид Вайштейнбергер открыла дверь и с гордым видом пригласила их в комнату. С этой минуты она говорила только по-немецки, продолжая делать вид, будто не замечает Стэнли.

— Это моя самая любимая комната. С кухней! Только для вас. Вам здесь будет хорошо, фрейлейн. Но у нас есть несколько условий...

Она подняла вверх руку и стала отгибать пальцы.

— Первое: никакого радио после десяти тридцати вечера. Второе: выключать свет, выходя из комнаты. Я не собираюсь платить лишнее этим жуликам из «Кон Эдисон» 7 7 Consolidated Edison — крупнейшая фирма, существующая более 180 лет, которая поставляет электричество в Нью-Йорк (за исключением части района Квинс). Работает и ныне (прим. автора). . Третье и последнее, но самое важное: не курить в постели! Кузен моего последнего, увы, покойного мужа, заснул с сигаретой, сгорел сам и, что гораздо хуже, спалил весь дом. Он был поляк. И пьяница. Вам все понятно, фрейлейн?

Анне все было понятно, в отличие от Стэнли. Но после короткого разговора за закрытой дверью в ванной, у биде, он сдался, согласившись, что хотя госпожа Астрид Вайштейнбергер чересчур эмоционально высказалась в адрес немцев, Анне здесь действительно будет хорошо. В заключение он сказал:

— Я приеду в понедельник утром, часов в десять, и отвезу в редакцию. Если что, звони, в любое время. Если тебе будет здесь плохо или кто-нибудь обидит тебя, или просто заскучаешь по Стопке, звони, — повторил он, оторвал кусок туалетной бумаги и записал на нем номер телефона.

— Стэнли, ты никогда не поймешь, что для меня сделал! Я сама еще это не до конца понимаю. А ты не поймешь никогда. Знаешь, Стэнли, когда-нибудь я сфотографирую благодарность. Воплощение благодарности. Я не смогу тебе это сейчас объяснить... Но когда-нибудь у меня получится, слышишь?! Благодарность! Только для тебя... — сказала Анна и прижалась к нему.

Он ушел вместе с Астрид Вайштейнбергер, и Анна осталась одна. Она лежала на кровати, ела апельсины и плакала...

В постель Анна вернулась с зажженной сигаретой, нарушив условие Астрид Вайштейнбергер. Заснуть она не могла. Вслушивалась в звуки незнакомого города, но, кроме шума воды в трубах и чириканья птиц за окнами, ничего не слышала. Нью-Йорк ассоциировался у нее с чем угодно, только не с поющими трубами и чириканьем птиц. Ей хотелось поторопить время, и она с трудом дождалась, когда в комнате стало светло. Завязала шнурки, набросила пальто, вынула из чемодана фотоаппарат и вышла из комнаты. Осторожно, почти на цыпочках, спустилась по лестнице, замирая при каждом скрипе ступенек. Ей не хотелось сейчас никого видеть и ни с кем говорить — она решила просто выбежать на улицу и побыть с этим городом с глазу на глаз. Осторожно повернув в замке ключ, Анна спустилась по узким ступеням на тротуар. И вдруг услышала вдалеке звук сирены.