Анчи Мин - Императрица Орхидея

Я сказала принцу Гуну, что в таком знании заинтересован Его Величество. И что я могу стать для него полезной.

Между нами проскочила искра симпатии. Ему показалось, что в моих словах есть смысл.

— Эта тема весьма обширная. Вы можете начать с чтения моих писем Его Величеству. Там я излагаю свои мысли о том, что мы должны избегать ловушки самообмана и... — Тут он поднял на меня глаза и внезапно остановился.

Именно благодаря принцу Гуну я узнала о третьем важном человеке в империи — генерале Северной армии и наместнике провинции Аньхой Цзэнь Гофане.

Впервые это имя я услышала от императора Сянь Фэна. Тот охарактеризовал его как честного, уравновешенного и весьма упрямого китайца лет пятидесяти. Цзэнь Гофань происходил из бедной крестьянской семьи и в 1852 году был назначен командующим армией в своем родном Хунане. Еще он был известен суровыми методами муштровки своих людей и успешным форсированием тайпинских крепостей по реке Янцзы, что принесло ему известность и похвалу со стороны нетерпеливой и истосковавшейся по хорошим новостям столицы. Он продолжал усиливать свою армию, так что его солдаты даже получили прозвище «хунаньских храбрецов». В империи они составляли самые дееспособные военные части.

После долговременных поощрений и с легкой руки принца Гуна император даровал генералу Цзэню личную аудиенцию. «Орхидея, — позвал император, облачаясь в свою драконью робу. — Пойдем со мной сегодня утром на аудиенцию: ты выскажешь свое мнение о генерале Цзэнь Гофане».

И я отправилась со своим мужем во Дворец духовного воспитания.

Генерал поднялся с колен и приветствовал Его Величество. Я заметила, что от волнения он даже не в состоянии поднять на императора глаза. На первой императорской аудиенции такое поведение не казалось редкостью. Чаще всего так себя чувствовали все китайцы. Скромные до чрезмерности, они едва могли поверить своему счастью, что их правители снизошли до разговора с ними.

По правде сказать, уверенности в себе как раз больше не хватало маньчжурам, нежели китайцам. Наши предки два века назад смогли завоевать эту страну, но в искусстве управления ею мы так и не достигли успеха. Нам не хватало «принципов» — фундаментальных основ управления, таких, например, как конфуцианская философия, которая объединила бы нацию с помощью морали и религии. У нас не было системы, которая могла бы эффективно централизовать власть. Кроме того, мы плохо знали язык, а это не позволяло императору эффективно общаться со своим народом, восемьдесят процентов которого составляли китайцы.

Конечно, наши предки поступили мудро, когда переняли китайский образ жизни. На мой взгляд, такой подход вообще был неизбежен. Китайская культура была настолько утонченной и разработанной, что она одновременно захватила нас и оказала нам неоценимые услуги. В народе продолжали доминировать конфуцианские принципы. Что касается меня, то моим первым языком был китайский, пищевые традиции — китайскими, начальное обучение — китайским, любимым развлечением — пекинские оперы!

Я вообще начала приходить к выводу, что чувство превосходства, свойственное маньчжурам, сослужило нам дурную службу. Сегодня маньчжуры походили на гнилое, изъеденное термитами дерево. Мужчины, так те в подавляющем большинстве были развращенными и испорченными. Они уже не могли скакать на лошадях и выигрывать сражения. Большинство из них превратилось в своих собственных врагов. Под гордой внешностью скрывались ленивые и неуверенные в себе души. Моему мужу они создавали неисчислимые трудности, особенно когда у него возникало желание продвинуть кого-нибудь действительно талантливого, кто по воле случая оказывался китайцем.

К несчастью, в политике маньчжуры оставались доминирующей силой, и на императора Сянь Фэна их мнения оказывали решающее влияние. Цзэнь Гофань мог быть лучшим генералом в империи, но продвигать его дальше по службе Его Величество боялся. И такую ситуацию я бы назвала типичной. Любой высокопоставленный китаец в любой момент мог лишиться своего поста, причем без всяких объяснений.

Принц Гун неоднократно советовал императору прекратить дискриминацию в своем правительстве. Его точка зрения была весьма определенной: пока Его Величество не станет демонстрировать в своем поведении истинной справедливости, он не дождется ни от кого истинной верности.

И Цзэнь Гофань служил этому мнению хорошей иллюстрацией. Заслуженный генерал не мог поверить, что его пригласили во дворец с целью поощрения. Когда император обратился к нему с безобидной шуткой: «Генерал, кажется, твое имя — Цзэнь — отсекатель голов?» — он бросился на землю и затрясся от страха.