Борис Евсеев - Романчик

Человек в противогазе с обрезанным хоботом, в синем рабочем халате и в галошах, только что ловко орудовавший двумя палочками, как тот рыночный китаец, стал, задыхаясь, все это с себя сдирать.

Стоящие документы среди говенных бумажек попадались и впрямь редко. Но раз уж они попались, ни капитану Бойцову, ни одному веселому и находчивому гэбисту, как раз и заставившему капитана заниматься этим сортирным делом, документы достаться не могли.

«Сортирный человек» содрал наконец противогаз и, увернув паспорт и еще какой-то документ в непромокаемую ткань, сладко чертыхнулся. Он осмотрел полутемную комнатку с портретом Брежнева на стене и выключил едва мерцающий, болезненно красный светильник. Чуть обождав и послушав гробовую тишь, он открыл потайной люк и неслышно в нем исчез.

«Сортирный человек» шел по Москве и вонял. Была ночь, никого вокруг не было. Может, от этого «сортирному человеку» казалось, что он постепенно становится великаном: вспухают голова, ноги, руки… Он больше всех, остальные только ползают у ног его! Он же обливает и обливает их запахом блуда и скверны, и опять скверны и грязи. И от этого «сортирный человек» чувствовал себя непобедимым. Чувствовал – выше всех человеков.

Вонь уносила его далеко в сторону от человеческих пределов, тянула в дьявольские низины и пади: Ближний Восток и Средняя Азия, Колумбия и Ангола, Гватемала, Гаити, штаты Нью-Мексико и Южная Каролина, Гонконг, Макао и другие дурные места земли плыли, волнуясь, под ним. И конца наслаждению низами и отбросами человеческого духа, скопившимися в тех и иных местах, не было!..

Больше «сортирного человека» ни веселый гэбэшник (который как раз его и «секретил»), ни доверчивый капитан Бойцов не встречали.

Зато сам ты случайно встретил капитана Бойцова, все это тебе и рассказавшего, в аэропорту «Манас».

Капитан узнал тебя сразу.

– Седой, а все такой же дурень. Ну, то есть наив полный, – сказал капитан (а может, майор, а может, уже и полковник), стоявший в очереди в бишкекском аэропорту. – В Москву, братуха? – доброжелательно осведомился он. – Вижу, вижу, что в Москву. Значит, зацепился-таки за столицу? «Женился на Москве», что ли?

Ты сердито отмахнулся от глупостей незнакомого человека.

– А я – в Талас, – сказал крепкий еще лысоватый мужичок в серой безрукавке и почему-то в зеленых брюках. – Да, туда… – пригорюнился он и стал мять в руках содранную с головы непривычную тюбетейку. – Ну и прореха, этот хренов Таласище! Дыра дырой! Почище, чем та, в которую упорхнул твой паспорт, братуха!

И здесь ты капитана Бойцова, здесь ты Бойцова Александра Алексеевича сразу, конечно, вспомнил! До отлета вы с ним выпили полторы бутылки феерического киргизского коньяку. И ты твердо решил лететь с Бойцовым в Талас, а уж потом – чтобы окончательно разобраться с бойцовским делом, с его неожиданным и несправедливым увольнением из органов, – в Москву.

Но капитан (а может, майор, а может, уже и полковник) разбираться с увольнением, равно как и проявлять гостеприимство, не желал. Он силком затолкал тебя на специальный, для опаздывающих, трап, который тебя одного, пьяного, испачканного соусом и облитого коньяком, к московскому самолету и поволок.

Капитан Бойцов стоял у кромки аэропорта «Манас» и вслед тебе не махал. Он все сильней хмурился, а ты сквозь слезы и сопли орал ему и даже пел: «Улыбнись, капитан, улыбайся!.. Одержим победу, к тебе я приеду!»

Но капитан, наверное, потому и хмурился, что не хотел тебя в свою жизнь пускать. Вся политика и все перемены были ему теперь «по барабану». А вот остальное – не «по барабану», нет!

– Сераль прямо какой-то, – тосковал он часом раньше и морщился от киргизского коньяка. – Одна, теперь вторая, скоро, может, и третья появится. У них у всех по пятнадцать косичек, а я коротковолосых… я стриженых баб люблю! Так что давай вали отсюда в Москву, братуха. Ты, вижу, за нее крепко зацепился. Тут-то баб для тебя подходящих точно нету… А помнишь?.. Помнишь как я тебя от тех козлов увел? Как не дал прокуратуре и «конторе глубокого бурения» тебя уцепить за жабры? Куда тебе помнить!.. Куда тебе про подполковника Бойцова думать! А еще музыкант! Вот ты и допиликался, едрена-матрена! Живого человека вспомнить не можешь. А я вот всех вас, московских, помню. Здесь-то за одиннадцать лет – поверишь – ни одного лица выучить не смог. А московских – помню!.. Да только в Москву мне теперь ходу нет.

– Из-за «сортирного человека»?