Борис Евсеев - Романчик

Из темени подворотни мы двинулись на Большую Коммунистическую, а оттуда к Факельному переулку.

Пить не хотелось. Хотелось новых, неизвестных еще песен Володи Семеныча и после них кусков – произносимых про себя и вслух, одним человеком и целыми хорами – прозы.

Я глянул на Авика. Хорошо, если б и ему захотелось того же самого. Но Авик что-то озабоченно про себя высчитывал. Это было видно по отрывочно сплевывающим цифры губам. Мы свернули за угол и минут десять постояли в переулке просто так.

– Вон оно где вы! – разнеслось вдруг за спиной звонко-гуслярское Митино кваканье. – Я их ищу, ищу. А оне – со шнапсом и в кусты! Дык вы не думайте. Я тоже не пустой. – Митя победоносно вскинул над головой бутылку «Русской».

– Че-то пить не хочется. Может, вернемся к метро? Ты, Мить, в общагу поедешь?

– Сдалась мне эта общага! Не хочешь пить – так споем. – Он уже раскрыл было рот, чтобы заорать что-то свое, мило-мещанское, северное, но тут в разговор вмешался Авик:

– Пошли, и правда, к метро. По домам пора.

Мы повернули назад.

Проходя мимо склада Святого Мартина-исповедника, бывшего когда-то храмом, я, как всегда, в этом месте (а гулял я там не раз) приостановился. Остановился и Авик. Только Митя проскочил на скорости вперед.

Внезапно у ограды храма-склада шевельнулось вытянутое вверх серо-белое пятно, напоминавшее стоящий стоймя мучной мешок или здоровенный пакет с цементом.

– Подойдем, глянем? – Авик сделал шаг вперед.

Но и подходить не пришлось.

Мешок зашевелился, затряс краями, расправился, и от ограды отделился высокий простоволосый человек с темной ленточкой поперек лба. Лицо его просматривалось плохо. А одетым он оказался в долгополый плащ-хламиду. На ногах у отделившегося от церковной ограды были летние плетеные босоножки. Был он, кажется, и без носков.

С минуту помолчали.

– Меня зовут Экклезиастэс, – когда уже подумали, что слов никаких не последует, резко сказал поднявшийся. Сказал, как проскрипел. – Не Экклезиаст, что было бы и неумно, и непочтительно по отношению к Библии, а Экклизиастэс. Разницу сечете?

Я неопределенно мотнул головой. Автандил – как и полагается разведчику – сдержанно хмыкнул. Митя, ушедший вперед, остановился.

Над нами над всеми повис хорошо выдутый пузырь немоты. Но вскоре пузырь лопнул.

– Вот кого нам сегодня в «Каме» не хватало, – вытирая внезапно хлынувшие слезы счастья, сказал Авик, – вот кого мы туда сейчас поведем!

– Ни в какой ресторан я не пойду! – еще скрипучей, еще жестче отрезал назвавшийся Экклезиастэсом. – И вам незачем. А пойдемте… Пойдемте-ка лучше со мной. Здесь и недалеко совсем.

Мы с Авиком неуверенно переглянулись, а Митя, затолкав «Русскую» в карман, радостно поплескал ладошкой о ладошку.

– Суета сует, – сказал Экклезиастэс, – суета позорная ждет вас в этой долбаной «Каме». А потом – маета. Да, одна маета! И никто о ней рассказать не сумеет… Ни вы, ни они, ни я. Глядят – не пресытятся очи, а вы все туда же: в кабаки, в подвальчики, в «Каму». Слушают – не преполнятся уши, а вы опять за свое. Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость! Новую водку завезли, грибочков в лесу нашарили. А какая это новость! Уже было оно в веках, что прошли до нас. Не помните вы, козлы, о прошлом – не знаете и о том, что будет. О будущем вспомнят те, кто будет позднее вас. А вы, обормоты, так никогда ни о чем и не вспомните. Потому что вам не о чем вспоминать. Что вы в жизни своей сраной видели? – При этих словах Митя чуть даже подпрыгнул на месте. – Что возвышенного слышали и что осязали? Ни фига вы не видели, ни фига и не осязали!

Постепенно стало зерниться и выдвигаться частями из тьмы лицо говорившего: оно было длинным, печально-горбоносым. На впалых щеках золотом выблескивала щетина.

– Я, я, Экклезиастэс, царил над Израилем в Иерусалиме, над Малой Азией и Киликией, а потом над Пиреем, Афинами и Александрией. И предал я сердце тому, чтобы мудростью изведать все! Все, что делается под вашими и нашими небесами. Тяжкую задачу дал Бог решать сынам человека. Ох, тяжкую! А вы, обормоты, про эту тяжесть и знать не желаете. Все водка да закусочка, все цыганки да лень зыбучая! Русские, куда, на фиг, идете?

– Сначала к коммунизму, а потом обратно, – бодро ответил на этот не вполне пристойный вопрос Митяй. И с ожиданием глянул на меня и на Авика.

– Видел я все дела, – продолжил, не слушая Митю, назвавшийся Экклезиастэсом, – какие делаются под солнцем. И вот: все это – тщета и ловля ветра! А вы не хотите меня послушать и опять дурака валять пойдете. Айда со мной, братья! Здесь рядом, быстро смотаемся! Ведь много видело мое сердце мудрости и знания, а врачи признают меня совершенно здоровым! Ну? Погнали!