Тадеуш Конвицкий - Хроника любовных происшествий

– Вероятно, мне показалось. А может, он уладил какое-то важное дело и теперь возвращается в свой дворец, в пожизненное заточение. Может, я все-таки видел архиепископа, только не знаю, зачем мне нужно было его видеть.

И тут из гущи старых акаций вышел полицейский с нашивками старшего сержанта. Он волочил за ремень винтовку с заляпанным глиной прикладом. Глаза были налиты кровью, потное лицо заросло темной щетиной. Полицейский остановился возле Витека, вытащил из кармана металлическую коробочку с потертыми, словно серебряными уголками.

– Закурите? – спросил Витека.

– Благодарю. Некурящий.

– Снова девушку дожидаетесь. Ту же самую?

– Уже дождался.

– Все в порядке?

– Даже лучше.

Полицейский закурил, молча разглядывая Витека. Жадно затянулся, выпустил дым изо рта и носа, выпускал до бесконечности. И одновременно моргал красными веками.

– Удивительная весна, – сказал он. – Только в лесу и в поле, под голым небом, видишь, какая это удивительная весна.

– Каждый год люди удивляются весне, лету, зиме. Видно, так уж и должно быть.

– Собственно, мне без разницы.

– Не огорчайтесь. Все будет хорошо.

– Что будет хорошо?

– А я знаю? Вся наша жизнь.

Полицейский сплюнул желтую слюну в пышный куст мертвого чертополоха. Покачал головой.

– Вся наша жизнь, – проворчал он. – А геморрой разыгрался – спасу нет. Ну, не буду мешать.

И пошел вразвалочку к Пушкарне.

– У меня старческие мозги. Преждевременное одряхление серого вещества, – прошептал неизвестно почему Витек. – Может, и в нашем бытии случаются сбои, как в погоде? Надо быть молодым. Хотя бы им прикидываться.

Он пошел через железнодорожные пути домой. Телефонные провода ныли к ненастью. По Дольной втягивался в город дивизион легкой артиллерии. Солдаты калякали на зарядных ящиках. Высокие колеса орудий натужно перемалывали песок с конским навозом. В саду у сестер Путято восседала на покрывалах, стянутых с кроватей, скучающая компания. Патефон стоял праздно в тени кустов смородины. Во всю ширину пластинки змеилась трещина. Витек облокотился на забор, инкрустированный высохшим мохом.

– Люди! Чего загрустили? Больше жизни, энергии, радости!

Компания изумленно воззрилась на него. Распаренный Лева обнимал за талию Цецилию, пан Хенрик застыл с надкушенным соленым огурцом, Энгель подавился подозрительной, мутной жидкостью, которую потягивал из щербатой кружки.

– Вот видите, вернулся, – сказала Олимпия.

– Зря тратите время, ей-богу.

– А что нам делать?

– Не знаю. Подпрыгивать до неба, бить кулаком по голубому своду, чтобы разлетелся вдребезги, как дурацкое зеркало. Кричать, чтобы звезды посыпались, как шишки с дерева. Люди, вы же молоды!

Лева отпустил Цецилию, отер рукавом пот со лба.

– Видите, бредит. Сперма в голову ударила.

– Да пошел ты, не выражайся при людях. – Цецилия игриво ткнула его в шею. – Пан Хенрик вступил добровольцем в армию.

Техник-дорожник страдальчески наморщил лоб.

– Никому я не нужен. Панна Олимпия дала мне от ворот поворот. Пойду на фронт сражаться за отчизну.

У Олимпии слегка затуманились глаза. Она глотнула пойла, привезенного паном Хенриком. Пышный бюст с любопытством выглядывал из декольте пестрого халата.

– Какой от ворот поворот, о чем он болтает? Надо сначала себя показать.

– Молчи, глупая, – шикнула сестра. – Мать лежит с сердечным припадком.

– Тебе хорошо, подцепила гимназиста, бесстыдница.

– Ну и что, ну и что? Мы почти ровесники, верно, Левушка? Вспотел, бедняжечка, расстегни рубашку, вот так, не стыдись, смотри, сестричка, лохматый, как медведь.

Тут в недрах дома застонала дурным голосом Путятиха. Однако никто на это не обратил внимания.

– Какая вы смелая при людях, – сказал техник-дорожник. – Ах, кокетка, кокетка.

– Садитесь рядом со мной, будем нюхать ночную фиалку.

– Восемь месяцев сюда езжу. Работу совсем запустил.

– И прошу вас расстегнуть рубашку.

– Почему я должен расстегиваться?

– Вижу, вы запарились, козленочек. Хочу, чтобы расстегнулись.

И Олимпия схватила пана Хенрика за рубашку. Тот неуклюже отбивался.

– Ах, какая нежная кожа. Полюбуйся, сестричка, совсем как у девушки.

– Боже ты мой, боже, – заныла Путятиха, показываясь в окошке с огромным компрессом на голове.

– Лежите, мама, не пугайте людей.

– Проклинаю вас, распутные клячи.

– Ну ладно, ладно, к чему эти громкие слова?

Техник-дорожник выставил из-за забора смазливую физиономию порядочного осла.