Питер Устинов - Старик и мистер Смит

Тут мистер Смит недобро осклабился:

— Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла.

— Хорош болтать! — оборвал его Экхардт. — Я не дам увести разговор в сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен?

— Как же я буду ему платить? — удивился Старик. — Ведь для этого мне придется опять делать деньги.

— Вам может быть предоставлен бесплатный защитник.

— Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили, что мои деньги фальшивые?

Капитан Экхардт улыбнулся с мрачным удовлетворением. Он чувствовал себя гораздо спокойнее, когда речь заходила о вещах практических и ясных, которые подтверждаются неопровержимыми фактами и лишний раз свидетельствуют о технологической мощи Соединенных Штатов.

— У нас много проверенных способов, и каждый основывается на научной методике, которая постоянно обновляется. Все время совершенствуется, понятно? В подробности я вас посвящать не стану, ведь мы в некотором роде конкуренты по бизнесу: вы пытаетесь выйти сухими из воды, а мое дело — вас зацапать. И зарубите себе на носу: в нашей великой стране гражданам предоставлена неограниченная свобода частного предпринимательства, но подделка дензнаков к этой категории не относится. И я позабочусь о том, чтобы вашей братии вольготно не жилось. Я и другие блюстители закона.

Старик промолвил с обезоруживающе мягкой улыбкой:

— Прежде чем вы предадите нас в беспристрастные руки закона, скажите — ну просто из любезности, а? Мои деньги намного хуже настоящих?

Капитан был в общем-то человеком незлым. Незлым, но безжалостным, ибо в его мире, где даже справедливость отмеряется лишь от сих и до сих, уважают решительность (хоть бы и опрометчивую), а любого сомнения стыдятся как проявления некомпетентности. Экхардт взял со стола одну купюру и воззрился на нее с демонстративной снисходительностью.

— По стобалльной системе я поставил бы тебе тридцать. Водяные знаки небрежные, гравировка нечеткая, подпись казначея разборчива, а должна быть закорючка. Одним словом, работенка так себе.

Старик и мистер Смит обеспокоенно переглянулись. Выходит, все не так просто, как им представлялось?

Капитан поместил их в одну камеру — из чувства сострадания. Была, правда, и еще причина.

— Ну, и долго мы намерены тут торчать? — спросил мистер Смит.

— Недолго.

— Мне здесь не нравится.

— Мне тоже.

— От стен так и пышет враждебностью. Не понимаю, почему люди относятся ко мне с недоверием? И ты тоже хорош — не дал рта раскрыть. «Он неудачно упал». Очень остроумно.

— Никто не понял, что это шутка.

— Я понял, ты понял. Этого вполне достаточно. Если уж по большому счету. Старик улыбнулся и лег на железную койку, повернулся слегка на бок и уютно сложил руки на животе.

— Как все переменилось, — раздумчиво молвил он. — С момента нашего воссоединения не прошло и суток, а мы уже в темнице. Кто мог предвидеть, что это случится так скоро? Да и причина, честно говоря, несколько неожиданна.

— Ты мог предвидеть. Но не сделал этого.

— Увы. Я никогда не отличался наблюдательностью, не говоря уж о способности предугадывать перемены. Помню ранние годы, когда смертные еще не признавали меня Богом и думали, что небожители обитают на горе Олимп. Люди думали, что боги живут так же, как они сами, — этакая бесконечная комедия из жизни господ, увиденная глазами прислуги. Счастливые и несчастливые развязки, смесь суеверий, фантазий и домыслов. Всякие там нимфы, превращающиеся то в деревья, то в парнокопытных, то в скорбно-певучие ручейки. Жуткая чушь! А меня представляли или быком, или мухой, или каким-то эфиром, выдуваемым из распученных чресл Земли. «Вот были дни, мой друг», как поется в песне. У каждого божка свои святилища, каждому положен свой паек молитв. Небожители даже не ревновали друг к другу — столько у них было суетни. Если и ревновали, то лишь тогда, когда этого требовала фабула. Жизнь богов была настоящим приключением, или, как теперь говорят, мыльной оперой. А религия — продолжением земного бытия на более высоком, но отнюдь не более достойном уровне. Комплекс вины еще не отравлял сладость священного нектара, болтуны и лжепосредники еще не успели заморочить человечеству голову.