Марина Юденич - Ящик Пандоры

— О чем ты, бабуля?

— Ты перестала замечать очевидное. Ты разучилась мыслить логически. Я не узнаю тебя, Ванда! Одну за другой ты совершаешь очень серьезные ошибки!

— Я не понимаю тебя, бабушка.

— Тем хуже для тебя. Полагаю, у тебя еще хватает рассудка сообразить, что я не могу, да и не хочу растолковывать тебе то, что лежит на поверхности. Изволь думать сама, да поживее, потому что промедление твое преступно и опасно.

— Господи, бабушка, но я и правда не понимаю, о чем ты? Дело действительно в Таньке? Я должна вмешаться?

— Иезус Мария, как ты вдруг стала глупа, дитя! И ведь не влюблена же ты, я точно знаю! Да и в кого? Не в этого же, с позволения сказать, бывшего мужа! Думай, Ванда, думай! Танька! Несчастное затравленное животное. Думай! Недаром тебя назвали Вандой! Вспомни наконец об этом.

— Ты нарочно говоришь так непонятно, бабушка. Это несвойственно тебе! — Во сне Ванда начала сердиться, что иногда происходило с ней раньше, когда в действительности она о чем-то горячо спорила с бабушкой, а та, будучи абсолютно уверена в своей правоте, позволяла себе слегка развлечься, поддразнивая внучку туманными намеками и давая ей самой, пусть и с боем, а случалось, что и со злыми слезами, добраться до истины.

— А ты будь любезна думать, а не злиться! Ты — Ванда, вот и будь добра задуматься об этом!

— Господи, да при чем здесь Ванда…

Договорить Ванда не успела, бабушки в комнате вдруг не оказалось. Не то чтобы она растворилась в полумраке спальни или вышла за дверь так же бесшумно, как и вошла, просто вдруг ее не стало, причем в тот момент, когда Ванда осознала это окончательно, она уже не спала. Какой уж там сон! Да и был ли вообще сон, как извечный мальчик?

Дипломированный психолог, автор множества работ по вопросам психопатологии личности, входящая в первую десятку специалистов в этой области психологии Ванда Александровна Василевская однозначно ответить на этот вопрос не могла.

Но и спать более, несмотря на устойчивое желание и намерение проспать как минимум еще три-четыре часа, она тоже не могла. И потому, чертыхаясь, побрела в ванную, там наскоро ополоснула ледяной водой лицо и, натянув, к счастью (хоть в чем-то должно же было повезти в этот мерзопакостный день), нагретый халат, по возможности тихо, дабы, упаси Боже, не разбудить Подгорного, мерный храп и жалобные стоны которого по-прежнему раздавались из-за плотно прикрытой двери кабинета, просочилась на кухню, где и намеревалась расположиться основательно, чтобы все окончательно обдумать.

Сон чрезвычайно встревожил Ванду, в нем усматривала она отчетливое предупреждение о грядущей опасности, а возможно, что и — опасностях. Разбираться в том, кто предупреждал ее об этом — на самом деле бабушка, профессор Ванда Болеславовна Василевская, собственное ее, Ванды, подсознание или еще какие неведомые силы, — сейчас Ванда была не намерена: тема эта хотя и занимала ее, как любого думающего человека, тем более избравшего своей профессией пауку о душе, но была бесконечна и могла увести очень далеко от дня сегодняшнего и решения конкретных и крайне серьезных проблем.

Однако первое, что попалось ей на глаза, едва она переступила порог просторной кухни-столовой, была кожаная папка, которую Ванда все же прихватила с собой, покидая кабинет Подгорного.

Скорее машинально, чем надеясь извлечь что-либо полезное для себя из аналитических заключений бравого полковника, она открыла первую страницу и быстро, что называется, по диагонали, пробежалась по ней.

Спустя два с половиной, а быть может, и три часа, в течение которых Ванда медленно листала страницы папки, не пропуская ни строчки, кое над чем скептически хмыкая, а кое-что помечая для себя на полях попавшимся под руку цветным маркером, ее отвлекла мелодичная трель, воспроизводящая музыкальную фразу настолько знакомую и популярную, что вспомнить ее сразу было невозможно. В следующее мгновенье стало ясно, что звонит телефон, однако ни один из ее телефонов, равно как и дверной звонок, этой мелодии не воспроизводил. Ванда вообще придерживалась принципа «кесарю — кесарево», а потому телефоны у нее звонили обычным звонком, а классическую музыку она слушала там, где ей и полагалось звучать: на концертах, в опере, а дома — на кассетах и компакт- дисках.

Звонил, конечно же, телефон Подгорного, а через несколько минут он сам, толком не проснувшийся, всклокоченный, едва запахнув халат, пулей вылетел из дверей кабинета навстречу Ванде и, с трудом переводя дыхание, выпалил одну только фразу: