Марина Юденич - Ящик Пандоры

В случае с семьей Софушки и ее деда Господь до определенного момента, бесспорно, был милостив, ибо каждый из них — и пятилетняя девочка, и пятидесяти- пятилетний мужчина, — оказавшись в страшной, трагической, способной сокрушить не одну человеческую судьбу ситуации, устоял и, более того, новел себя удивительно достойно. Николай Дмитриевич не возненавидел мир, не отрекся от Господа, не спился, не обратился в хнычущего жалкого попрошайку из тех, что умудряются превратить собственные несчастья и страдания в источник материальных и нематериальных благ и становятся профессиональными потребителями человеческой жалости и сострадания. Софушка же в первые годы сиротства воистину совершила детский, а позже подростковый подвиг — не избаловавшись, не приняв от деда как должное безумное, самоотрешенное обожание со всеми сопутствующими этому факторами (для детей, как правило, губительными): вседозволенностью, всепрощением, стремлением любой ценой заполучить желаемое et cetera, et cetera, et cetera…

По какому-то удивительному наитию поняла: все, что без колебаний и по первой ее просьбе, а иногда и просто намеку готов доставить ей дед, равно как и то, что делает он для нее без всяких ее просьб и намеков, в сущности, ею еще не заслужено, а достается как наследство родных людей, рано покинувших эту землю и ее, Софушку, незаметную, маленькую, никому, кроме деда, не известную, да и не нужную.

Так и жили они все отпущенные им судьбой годы в любви, заботе друг о друге, светлой печали и тихой радости от того, что Софушка растет умной, красивой и к тому же талантливой, но не зазнайкой, а, напротив, кроткой и ласковой, отзывчивой к чужому горю, за что любима многими и почти не имеет недоброжелателей. Николай Дмитриевич, кроме того, благодарил судьбу за отменное здоровье, позволившее выдержать ее страшные удары и продолжать работать конструктором на большом оборонном заводе, добавив к этому еще и все домашние хлопоты. Он быстро научился стирать Софушкино бельишко, тщательно гладить и красиво завязывать бантики, готовить детские завтраки и рассчитывать время перед работой таким образом, чтобы выкроить полчаса и отвести Софушку в детский сад. Попытки доброхотных соседских тетушек и дальних родственниц, первое после трагедии время зачастивших в опустевшую квартиру, чтобы предложить моложавому еще вдовцу свою помощь, с откровенно далеко идущими планами, успехом не увенчались и постепенно сошли на нет. И дело было вовсе не в том, что Николай Дмитриевич принципиально решил до конца своих дней сохранить верность покойной супруге, — просто он боялся, что появление в доме посторонней женщины может травмировать Софушкино сердечко и внести разлад в ту тихую гармонию, которую они с внучкой сумели создать в своих отношениях.

Время шло, и обыденных забот у Николая Дмитриевича становилось все меньше: Софушка росла девочкой хозяйственной, осиротевший дом их внешне почти не отличался от сотен нормальных, «полноценных» семейных домов, появились даже «фирменные» блюда, которые с любовью готовила Софушка.

Потом задули ветры перемен, которые проникли в большинство, если не во все дома огромной империи, и чаще всего на мощных крыльях своих несли они перемены отнюдь не самые радостные: ветры были пронзительно холодны. Однако Софушку с дедушкой не очень задело и это всеимперское похолодание. Оборонный завод, на котором работал Николай Дмитриевич, действительно лихорадило, как при сильном недуге, менялись хозяева, закрывались цеха, тысячи людей оказывались на улице, но именно в тот момент, когда пожилой конструктор безропотно пополнил их скорбные ряды, только что окончившая институт Софушка была принята на работу в один из самых солидных российских банков. Должность, предложенная ей для начала, была более чем скромной в иерархическом строе финансового гиганта, но и она обеспечила скромную семью ежемесячной суммой, на порядок превышающей зарплату деда на заводе.

Так жили они до этой поздней слякотной осени, Но и она своими затяжными моросящими дождями, перемежающимися с мелким, мокрым, таким же серым и холодным, как дождь, но уже совсем ледяным снегом, унылыми длинными вечерами и поздними бледно-серыми рассветами не очень-то портила тихий, ласковый уют их большой, не забитой, но заполненной милыми сердцу памятными вещами и вещицами, теплой, обжитой квартиры со своим, не поддающимся описанию словами, неповторимым запахом, который всегда обретает жилье, кода в нем долго живет одна и та же семья.