Мария Галина: Покрывало для Аваддона

— Огромное вам спасибо…

Человек поворачивается и медленно, неуверенной походкой бредёт по аллее.

До Ленки долетает тяжёлая волна удушливого запаха.

— Господи! — говорит она шёпотом, — ты видела?

— Что я должна была видеть? — в полный голос спрашивает Августа.

— Он же весь синий!

— Лена, — холодно говорит Августа, — ты сошла с ума.

— А она хорошо выглядит, — одобрительно говорит Сонечка Чехова.

— Да никак она не выглядит, — говорит Ленка, — как обычно! Это коллективное внушение. Магия образа. Как выйдет, как охнет, как глаза закатит…

— Брось, ты просто ей завидуешь, — говорит Сонечка Чехова. — Ты вон тоже что-то там пишешь, а она Добролюбова читает.

— Знаю я, почему она его читает…

— Ты всё сводишь к пошлости… А она — чистый, культурный человек. Её имидж тебе недоступен. Вон у тебя под ногтями грязь.

— Это не грязь, — защищается Ленка, — это краска…

— Какая разница? Тише, не мешай слушать.

Вероника Лохвицкая выходит на возвышение. В воздушном лиловом платье, с вдохновенным бледным лицом стоит она рядом с белым роялем. Она глубоко вздыхает, и по рядам проносится ответный трепет.

— Композиция, — говорит она с придыханием.

— Это не женщина, — шепчет поэт Добролюбов, ёрзая на бархатной табуретке, — это Примавера…

Девочка с телевидения берёт наперевес камеру. …мы вышли в сад, — задушевно, интимно начинает Лохвицкая, и голос её постепенно набирает силу, — и ночь текла меж нами…

— Из какого сундука она извлекла это старьё? — возмущается Ленка, — оно же нафталином воняет! Она же твои должна была читать…

— Это и есть мои, — сухо произносит Добролюбов. — Лирический цикл.

— Ох, я хотела сказать…

— Да тише вы, — шипят сзади. -…и страсть звенела стременами…

Лохвицкая вдруг замолкает и строго оглядывает притихший зал.

— Паузу держит, — поясняет поэт Добролюбов.

— Послушайте, — вдруг звучным артистическим голосом произносит Лохвицкая, — кто испортил воздух?

Напряжение достигло высшего накала.

— Но… — нерешительно бормочет Добролюбов.

Лохвицкая упирает руки в бока и мрачно оглядывает зал.

— Молчи, Додик. Кто пукнул, спрашиваю? Ах ты, фраер засраный, чем тут сидеть в приличном месте, воздух портить, поди, скажи спасибо своей маме, что она вовремя аборт не сделала…

— Но, Верочка…

— Что — Верочка? Я уже тридцать лет Верочка.

— Сорок пять, — машинально поправляет Добролюбов.

Господи, думает Ленка, да что творится?

— Занавес, — выкрикивает поэт Добролюбов, — скорее дайте занавес.

— Господь с тобой, — говорит Ленка, — тут занавеса сроду не было…

Лохвицкая тем временем продолжает возмущаться: -…и ты, — это уже девочке с телевидения. — Чего вылупилась-то? Убери свою пукалку, пока я её сама не убрала — ноги отдельно, объектив отдельно… Чего тут снимать? Как я стишки читаю? Да это не стихи, а дерьмо собачье. Додик на коленях умолял — прочти да прочти… Пишет сам не знает что, а я стой, читай… говнюкам всяким… да пошли вы…

И она, надменно подняв голову, шествует между рядами к выходу. Все молча провожают её глазами. Поэт Добролюбов делает неуверенное движение, точно собирается кинуться следом, но остаётся сидеть на месте.

— У неё нервный срыв, — объясняет Ленке Сонечка Чехова.

— Ты думаешь? А по-моему, она ещё никогда не была до такой степени нормальна.

Просто она нарушила конвенцию. Знаешь, иногда так хочется высказаться, ну, наболело… но что-то мешает… Потому что ведь тут кто-то действительно…

— Я тоже почувствовала. Но я же об этом не говорю.

— Ну а она не выдержала. Может, ей мы все уже до такой степени опротивели…

Ленку грызёт непонятное чувство вины…

С утра прошёл нежный осенний дождь, и аллеи ещё не просохли. Над асфальтом клубится лёгкая сизая дымка, тонкие серебристые нити плывут в воздухе — перелётные пауки запускают свои монгольфьеры. Ленку ничего не радует.

— Опять всё сначала, — вздыхает она. — Гершензон за Гершензоном… опять тащить эту тяжесть… корячиться…

— Ладно, — говорит Августа, — всё-таки последняя могила в этом сезоне…

— По крайней мере с погодой повезло. — Ленка одобрительно оглядывает по-летнему буйную зелень, кое-где сбрызнутую жёлтым. — Уж лучше тут, на свежем воздухе, чем в институте гнить. А я боялась, мы сегодня не выберемся. Ты же говорила, у тебя студенты…

— А они не пришли, — отвечает Августа.

— Это как? Никто не пришёл?