Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний

Я спросил ее:

— Ты моя отрада?

— Я твоя отрада, — отвечала она. — Твоя. Только твоя.

— Да, да. Я так и понял. И про терем, который похож на наш вагончик… Где нет хода никому…

— Но там есть другие слова! Разве ты не помнишь?

— Помню, помню… Никто не загородит дорогу молодцу…

— Никто не загородит, — подтвердила она. — Ни майор, ни придурок… ни столбы с проволокой!

— Была бы только ночка?

— Да! Да! Ночка! Ночка!

— А если станут стрелять?

— Я готова. С тобой я на все готова.

— Значит?

— Значит, дело за тобой.

— Но еще за тройкой?

— Какой… тройкой? — тревожно переспросила она.

Это было, и впрямь, неудачно. «Тройками» — это все знают — зовутся скорые суды.

— Ты ведь слышал? — спросила она. — Женщины рассказывали, как беглецов расстреливают…

— А мы-то в чем виноваты?

— Ох, не знаю, не знаю!

— Я знаю. Мы с тобой ни в чем не виноваты. Мы добежим до Москвы и там все расскажем…

— Добежим. Конечно, добежим…

И вдруг, как с неба, громоголосый окрик:

— Мол-ча-а-ть!

От неожиданности мы даже пригнулись, замерли, во мгновение превратившись в статуи.

Я осторожно оглянулся. Леша Белый, который стал белей белого, приподнялся с места и, оскалившись, вперился в нас, а его руки судорожно шарили по столу. Сейчас, сейчас запустит в бешенстве в нас стаканом или бутылкой… Но я не угадал. В руках откуда-то оказался у него пистолет. А может, он всегда тут на столе лежал, заставленный стаканами и снедью.

— Мол-ча-а-ть! — повторил он тише и опустился на стул.

Опомнился. И пистолет отложил. А мы продолжали стоять, не расцепляя рук: забыли от неожиданности, что мы еще сомкнуты друг с другом. Но и остальные в недоумении затихли, глядя на Лешу Белого и на нас с Зоей. Никто ничего не понял. Только мы поняли. Он уловил в наших лицах не произнесенное вслух, оборвав безмолвный разговор на самом главном слове «добежим». Это не могло не отразиться в наших глазах, губах, даже позах. Да весь танец был об этом. Как можно было нас не понять?

Я заглянул в глаза Зои, как в зеленую прорубь, и увидел в них страх за нас обоих.

— Танцевать-то не умеете! — сказал майор развязно, пьяно. Но глаза его были трезвы. Трезвы и опасны.

Он вдруг успокоился. Обводя взглядом помещение вагона, своих дружков, произнес, кривя бескровные губы:

— А бал-то закончен, господа офицеры!

Наутро нас с Шабаном вывели под молчаливые взгляды вагончика.

Поставили перед мужичком, тем самым, что тыкал нам под ребра кнутовищем да материл штабистов, сказали ему:

— Получай, чего просил. Зарегистрируешь в комендатуре… Будешь держать на запоре… Отвечаешь головой. Понял?

Все это огласил Волосатик. Был он без мундира, в шинели, накинутой на исподнее. Это нисколько его не смущало.

Он оглядел нас с ног до головы, будто впервые увидел. Даже похлопал Шабана по плечу. Вот, мол, каких молодцов отдаю. А мужичку, обернувшись, объявил:

— Можешь держать до осени. А повезет, до зимы. А как станут куда отправлять, мы сообщим, кому их сдать. Скорей всего не нам… В колонию…

Мужичок придирчиво нас осмотрел.

— Вроде не те? — усомнился. — Мелкоту подсовываете-то!

— Да те! Те! — отмахнулся Волосатик, зевая.

— А другие где?

— Какие еще? Других пока не народили, дядя!

Он так шутил.

Впрочем, вряд ли он забыл, как они тут схлестнулись в прошлый раз, и опасался нагрубить снова. Видать, получили от мужичка за нас приличную мзду.

Остальные, майор и капитан, выходить вообще не стали. Но я ухватил краем глаза, что кто-то из них, скорей всего Леша Белый, наблюдал процедуру передачи из окна штабного вагона. Бал-то, и правда, закончен…

Где-то рядом со штабным под запором сидит мой друг Ван-Ваныч и тоже наблюдает за куплей-продажей, страдая от невозможности чем-то нам помочь. Крикнуть бы на прощание, для поддержания духа, на нашем с ним языке… Да побоялся. Штабисты ему и это, кроме последней свары со стражем, впишут потом в дело.

— А девки? — продолжал нудить настырный мужичок. — Вы же обещали пару штук?

— Девок тоже нет. — Волосатику торговля уже надоела. — Бери, дядя, что дают, и катись… А то и энтих не получишь!

— Озолотил! — буркнул недовольно мужичок и велел нам грузиться на телегу, устланную соломой. Путь, мол, не короткий.

Про деревню не говорил, и за всю дорогу не промолвил двух слов. Даже не оглянулся. А напрасно. Запросто было сигануть в лес да побежать, о чем мы, конечно, с Шабаном сразу же подумали. Но прикинули: лес незнакомый, болота, зверье, а мы в рванье и без продуктов. Вот поживем на новом месте, куда нас продали, за бутылку, небось, или две, оглядимся, тогда и навострим лыжи. Хорошо, что везут в деревню, а не на шахту, оттуда-то уж точно не вырваться… Капкан.