Юрий Миролюбов - Прабкино учение

— Слава тебе, Купало, в ночи идущий! — отвечали они, низко кланяясь. — Садись к нам, гостем будешь!

Он вошел, сел на лавицу и принял угощение от Бати-Домового. Отпив квасу, съев пирога, он сказал:

— Хорошо у вас тут! Поважаете старый обычай.

— Это все Настя. Как бы не она, то и не праздновали тебя.

— Ну, дай ей Бог всего доброго, — сказал он. — А вы Купал-Цвет, Светояр видели?

— Нет, не видели.

— Ну, так смотрите! — и с этими словами вынул из-за пазухи папорть-цвет, так чудно воссиявший, что глазам больно было на него смотреть. — Смотрите! Другой свет вам покажет Купала в зиме… Берегите хозяина! Ну, теперь мне надо идти дальше, — и с этими словами вышел.

Долго виднелся в темноте его свет, точно он огненными ногами ступал по земле.

Прокричали первые петухи, пообещали, что будет утро и будет снова свет. Домовики принялись снова пировать. Окончили они только к заре, когда заметили, что Жучки нет. Еле нашли ее в соломе.

— Ну, пошли все в обход! — сказал Батя. — А ты дура-Жучка, беги впереди!

Обошли они дом, хлева, амбары, погреб, все было в порядке, все спало, и тихо-тихо шла ночь на запад, а восток порозовел.

— Ну, братья, теперь пора по домам! — сказал Батя-Домовой. — Все у нас как надо. Берегите хозяйское добро!

Они уже стали расходиться, как вдруг Горешный заметил:

— А конюшня чего раскрыта?

— Эге!.. Да к нам воры пожаловали! Гей, Жучка, ату их! Ату! Караул! Воры!

— Что за шум? — показался в дверях дома хозяин с ружьем. — Кто там?

Из конюшни кинулись наутек две тени. «Б-б-ум-м-м-м», — трахнуло ружье. В доме забегали, зажгли огни. Выбежал с сеновала конюх с дубиной, догнал одного у плетня и здорово попотчевал, но тот только охнул и скрылся. Суматоха не утихала. Повыскочили другие люди, походили кругом, осмотрели двери конюшни. Слава Богу, кони были целы. Не успели, окаянные, увести!

— А я вам что говорил? — распекал Батя-Домовой божков. — Жучка уже стара стала! Надо нового пса завести… Но и то, Слава Богу, что вовремя зашумели.

Утром Настя, зайдя в предбанник, всплеснула руками: «Господи!.. Домовики были! Смотри, даже капустные листы оставили!»

— Домовики? — смеялся доктор. — Двое было, правда! Чуть коней не увели!

Батя, сидевший под столиком в углу, заерзал. Ему хотелось, чтоб знали, что он в ночи воров накрыл. Невтерпеж было.

— Васька!.. Ты опять тут? — напустился на кота доктор. — Пошел вон!

И снова, помятуя древнюю обиду, Васька удрал через раскрытое окно. Не дай Бог, поймают! А Батя-Домовой захихикал и притих. Что толку говорить хозяину? Все равно — не поверит. Батя-Домовой, улучив минуту, юркнул через окно и стал осторожно пробираться на огороды. Там он мог, в густом шиповнике, посидеть, подумать, а то и покалякать с Огородичем, душу отвести.

Прекрасное утро шло по небу вместе с Возничим-Солнцем. Подсолнухи все так же пристально смотрели на него. Утро было как утро, да чего-то в нем уже не было: то Купало Благой прошел, и время повернуло на зиму. Замолкли травы, деревья, птицы. Человечьим языком заговорят они только через год, опять на Ивана-Купалу. Тем часом на реке шло волнение, готовились Русалки к плясу в ночи. После них — жатва, а там и великий Овсень придет, и встретят его Домовики пенной брагой, и тарелкой проса, и время покатится на Коляду, на Коляду…

Старый Год иссох, вытянулся, седина в желтизну пошла, желтизна в зеленцу, и стоит он, сгорбленный, в саду, у куста розового, в снегу по колени, холодно ему, трясется, все про себя Каноны читает, Правила из старого Требника, и в руке — свеча, хлеб у ног, венчик на лбу. Помирать пора старому, да смерть не берет. Снег растаял вокруг ног, торчат они как два столбика, в сугроб воткнуты, и прошлогодняя былинка видна, из протали выглядывает. Навесили яблони ветки, в инее, в хлопьях снега, чуть качаются, и синички вокруг порхают, на вишню летят, где кусочки сала для них навешаны. Во дворе стоят Три Бабы — Баба-Зима-Боярыня, Маслена-Матушка и Крышень-Млад, ростом поменьше. У ног Зимы-Боярыни по Снопу, кий дубовый, колода зеленая, всё — образ жизни неумирающей, под снегом живущей, а перед Бабами — точок устроен, снег подметен, зерна насыпаны, для птичек — воробьев, голубей, овсянок, — и метла в руки Масляной дана, а Зима-Боярыня с косой и граблями. У Масляной хвост мочальный, передник рогожий, а у Зимы шляпа соломенная, фартук, юбка красная кумачовая, и у Крышня в руке свеча. Стоят Три Бабы, смотрит на них Стар-Год, уныло покивает. Давно ли сам смотрел на них со смехом, когда ребята снег катками катали, Баб ставили? А вот и его черед пришел. Идет по дороге Коляда Древний, колесо катит, а в нем, во втулице, каганец горит, и семь спиц в разную краску барвены, [70] Т.е. “окрашены”, от “барва” — “краска”. идет он, Стару-Году покивает: «А что Стар-Годе, жив еще?»