Юрий Миролюбов - Бабушкин сундук

В кабинете отца все уставлено бутылями, большими, малыми, разными аппаратами, перегонными кубами, ретортами, настойками, разноцветными склянками, а на столах стоят и лежат и еще бутыли, “сокслэ”, “эрленмайеры”, и другие бутыли, цилиндры. Отец все изучает, титрует, перегоняет, настаивает. У него в зале стоят тоже ряды бутылей вдоль стен, на темнокоричневых полках. Зайдешь, подумаешь — кабинет ученого. Он и был ученым, только вольным, для себя и людей. В больших бутылях настаивались цветы, корни, травы. Большая хрустальная бутыль содержала водку, настоянную на яблочной кожице. Люди, кому довелось ее пить для здоровья, говорили, что на вкус она горьковата, вяжет язык, но сила в ней необычайная. Точно самого лета рюмку хватил! Эта бутыль стояла на столе и сверкала как алмаз, даже когда не было солнца. Я любил ее разглядывать. Яблочная водка, однако, была самым настоящим лекарством. Она помогала больным старикам.

Если подходить к дому с улицы, он кажется весь заросшим белой сиренью. Голубая, хоть и есть, но не такая пышная, не такая яркая, как белая. Белая — это прямо райское чудо. Так и кажется, что над ней золотой ангел трепещет крыльями. И еще — кажется, будто кто-то на лютне играет, или пастушок — на самодельной сопели, [72] Сопель , сопелька, сопелка, южн. сопилка , церк. сопль , дудка, на которой играют, свирель. ( В.Р.Я. ) либо флейте. Колышутся гроздья, веют невидимым ароматом, а весенний ветер несет его на легких крыльях дальше. И купы цветов, как жемчужные тучки в синем небе, ласкаемые солнцем.

Я любил подходить к дому то — с улицы, то — со двора. Отовсюду сверкали клубы белой сирени и пахла она, как за сердце хватало. Такой нежный, юный, тонкий, точно кружевной, аромат! И в каждом цветке — желтая точка, глазок, а лепестки — закручены, точно кудри прекрасной богини. Все же вместе — тонко, женственно и переполнено любви и ласки. И если бы кто-то рядом сказал, что жизнь тяжела, полна зла и страданья, то, глядя на эти прекрасные цветы, ни за что не поверил бы! Нет, чтоб в таком мире было зло, страданье, болезнь, о — нет! Это просто невозможно допустить! И ветви согласно кивают шелковыми купами белых цветов: “Нет! Нет!” В таком прекрасном, цветущем мире нет места страданью, злу, болезни. Здесь всё — только чистая красота, только радость, нега, любовь, смущенная улыбка, но нет и не может быть места чему-либо безобразному!

С южной стороны дома цветник. Там цветут уже ранние розы, левкои, туберозы, тюльпаны, все раннее, весеннее, а дальше поднимаются еще зеленые стебли летних цветов. Эти расцветут к Ивану-Купале. По зеленому забору, отделяющему цветник от двора, уже громоздятся капуцины всех цветов, жимолость и душистый горошек, простой и скромный, но такой милый. Горят на солнце белые, желтые, оранжевые, розовые, красные и почти черные, тёмнокрасные капуцины, дрожат на ветерке, пахнут. Радуется глаз, когда смотрит на их разноцветную игру. Но если взглянешь на белую сирень, цветущую вокруг дома, то не сможешь оторваться. Даже Михайло, несмотря на то, что он больше с конями возится, с коровами, и тот сказал: “Да, в этом году "бузок" [73] Бузок м. деревцо или куст сирень, синель, Syringa vulgaris. ( В.Р.Я. ) (как он звал сирень) больно хороший! Ну, так батюшка же все знают про цветы!” Он был уверен, что никто на свете “всего” про цветы, как наш папа, не знал! И все его приказания, как и мамины просьбы, он выполнял совершенно точно. Что-что, а уж удобрение, бывало, положит сейчас же, как сказали, и разве что — дождь, а то буквально через минуту. У него никогда не бывало, чтоб ответил: “Сичас!” — а сам забыл на целую неделю. И вообще, он не терпел, когда кривоглазая Мавра крикнет: “Сичас!” — а сама за соломой пойдет. Он всегда ее передразнивал: “Сичас, через час, Господи помилуй нас! А ты бы нос утерла, да сейчас и сделала бы!” На что Мавра обижалась: “Работы-то этой много, и всё надо одно после другого делать!” — “А ты возьми расчет! Скажи, что больше работать не хочешь!” — поддевал он. — “Всё какую ни на есть дуру, да на твое место нашли бы…” Он, конечно, был к ней несправедлив. Мавра дурой не была и трудилась все время, работала, а только глаз у нее окривел, ну, а Михайло некрасивых баб не терпел: “Ежели стара, да еще и кривая с рожи… Что с нее взять тогда?” — и ожесточенно плевал наземь. Мавра же, проходившая мимо, вздрагивала: “И чтоб тебя блохи заели!” — в сердцах бурчала она: “Вот уж царь Дундарь нашелся!” На это Михайло презрительно сплевывал еще раз. Я как-то в доме, взяв с него пример, плюнул на пол… да еще при тетке! Вот она на меня коршуном налетела! Ну и задала же мне жару!.. Спасибо, Бог Прабу на шум послал, так она меня спасла! А то — тетка, не задумываясь, оторвала бы мне голову… Даже отец, многозначительно кивнув в сторону тетки, сказал: “Ты что ж, родной тети не уважаешь?” — “Да это он у конюха научился!” — обозлилась тетя: “На собак лаять умеет, и на пол плевать, как мужик, весьма горазд!” — “Ну, ну! Не лютуй!” — заступалась Праба. — “Мужик тебя хлебом кормит, конюх лошадьми правит, когда ты под кружевным зонтиком этакой барыней едешь!.. Не тебе же править! А кто зонтик держать будет?”