Анджей Стасюк - Девять

– Номер! Хорош выстебываться! Говорил, запомню. Так давай вспоминай, нечего тут торчать, как х…, у окна этого долбанного и целый час туда пялиться, будто там чего увидел. – Павел пнул стул и застыл на месте, поразившись тому, что сделал.

Яцек не пошевелился, лишь медленно сказал:

– Если ты не прекратишь, то я не вспомню. Мне нужно сосредоточиться.

– Ты уже целый час сосредотачиваешься. Да ты двинутый. Сразу видно, что с задвигами.

– Позвони туда еще раз.

– Я не могу. Он сказал, чтобы я больше не звонил, чтобы я исчез, что только один раз и все.

– И что? Слушаться его будешь? Иди и позвони.

– Вспоминай давай.

– Я пытаюсь. Не выходит…

– Вспомнить ты не можешь и впустить меня ночью тоже не можешь…

– Да, я не мог.

– Потому что тебе, б…дь, страшно было! Так боялся, что обосрался! – Он снова двинулся на Яцека. Руки у него уже высохли, и он сжал их в кулаки.

– Не ори на меня. Иди лучше отсюда, если орать сюда пришел.

– Куда я пойду? Мне телефон нужен. Сидишь здесь в говне.

– Ни в каком я не в говне. – Яцек повысил голос.

– В говне. Придут и грохнут тебя. Найдут, не волнуйся, потому что ты дурак, такой же дурак, как я, еще хуже, и поэтому придут и вытащат тебя отсюда, и вот тогда-то ты и обосрешься реально, не боись, они стучаться не будут, просто войдут вместе с дверью, и все, и тебе останется только в окно выскочить, но сначала ты часами будешь стоять у двери и слушать. Как я. И тогда ты начнешь ходить и просить, чтоб кто-то подсказал тебе телефон или чтоб тебя впустили, но хрен, никто тебя не пустит, такую рвань никуда не пускают, и ты будешь стоять у этой двери и слушать…

Яцек повернулся с какой-то неестественной быстротой и вцепился рукой ему в лицо. А другой бил наотмашь. Они пролетели через комнату, перевернули стол и покатились по полу. Полка закачалась, и на сплетенные тела посыпались книги. Приятели дрались посреди этой разрухи, среди руин, на развалинах. Теперь они перестали махать руками и то пытались душить друг друга, то щипались, но оба были настолько ослаблены, что хватались только за одежду, смешно дрыгая ногами в поисках опоры, правда, порой это смахивало на предсмертную агонию. Они катались по черепкам разбитой посуды, упавшей со стола, по этой свалке, все под ними хрустело, брякало, крошилось на еще более мелкие кусочки и скользило по остаткам супа, разлившегося по полу. Время от времени они, выбившись из сил, просто лежали рядом или один на другом, тяжело дыша, и тут же снова бросались в бессмысленную схватку, вовсе не смертельную, вызванную не ненавистью, а безнадежностью, как пьяная любовь или истерика. Потом они встали на колени, снова схватились и снова упали, но уже заторможенно, как на замедленной кинопленке, потому что даже тяжесть собственных тел была для них чрезмерна. Они барахтались, карабкаясь друг на друга, словно там, ближе к полу, им не хватало воздуха и они хотели выбраться на поверхность, – пока наконец не почувствовали, что на самом деле ищут лишь, на что бы опереться. В квартире раздался стук. Оба замерли, обнявшись и задержав дыхание, и стали вслушиваться. Но это всего лишь кто-то снизу колотил в потолок. Они отодвинулись друг от друга на полу, дыша как псы. Потом Яцек отполз в угол, повернулся спиной и сжался в комок.

Павел попробовал встать. Попытался подняться на руках – раз, другой, – бесполезно. Лучше было оставаться на месте, вслушиваясь во внезапно наступившую тишину. За стенами шла жизнь. Из носа текла кровь. Красная струйка на верхней губе постепенно застывала. Он хотел достать ее языком, но крови было кот наплакал.

«Даже подраться не можем, – подумал Павел. – Некому научить было. Только принеси, да унеси, да подмети, дураком и вырастешь. Теперь уже поздно». Он сунул руку в карман брюк, чтобы нащупать что-нибудь привычное, но ничего, кроме мелких денег, там не было. Он достал их и стал пересчитывать. Павел любил так делать в свободную минуту. Разглаживал, складывал и раскладывал банкноты. Это помогало легче переносить одиночество. Он покосился на Яцека, потом быстро пересчитал деньги, сложив по порядку номиналов. Согнул пополам и спрятал в карман. Он уже успокоился. Дыхание выровнялось, мускулы перестали дрожать. Встал, подошел к Яцеку и сел рядом на корточки. Тот лежал не шевелясь, без единого звука.

– Ну ладно, не придуривайся, – сказал Павел таким будничным тоном, каким только смог. Потом повторил, но ответа не дождался. Хлопнул Яцека по плечу, и тоже ничего, поэтому потряс слегка, потом сильнее, и тело Яцека стало поворачиваться. Медленно, тяжело и безжизненно, пока наконец не легло на спину и растянулось, раскинув руки.