Анджей Стасюк - Девять

– Бросить меня хотел, – сказал он Яцеку.

Тот остановился, обернулся и удивленно посмотрел на него.

– Я? Нет… – Он вроде бы улыбнулся. – Нет, знаешь, я совершенно о тебе забыл. Задумался.

– Я заснул. Ты хотел отделаться от меня.

– Я забыл. С каждым может случиться, нет? – И Яцек двинулся в сторону Сталинградской, срезая угол, напрямик, мимо палатки с пивом и курами. Только на Ленского он остановился и произнес: – Послушай. Тебе со мной нельзя. Подожди тут, попей пивка, я вернусь самое позднее через час. – Он свернул в Скочиласа, [44]оглянулся и растворился на Брехта.

Павел на автомате пошел в сторону «Филиппинки». Войдя внутрь, он подумал, что есть места, где время как бы затухает. Заказал пиво и спросил типа за стойкой:

– А кем… был этот Галлер?

– Какой Галлер?

– Ну тот генерал, который теперь вместо Ленского? [45]

– Я откуда знаю? И кто был этот Ленский, я тоже сроду не знал.

– Ленский – это Ленский.

– Ну тогда и Галлер – это Галлер.

– Смотри-ка ты.

Он взял свое пиво и сел за старый столик на железных ножках. Сидел и думал, действительно ли Яцек хотел его сплавить.

– Может, и хотел, – пробурчал Павел себе под нос, – козел долбаный, – докончил он про себя и вскинул глаза на бармена, чтобы убедиться, что тот не слышал.

Павел не был до конца уверен, не сказал ли это вслух. Электронные часы над баром показывали двенадцать ноль семь Он сделал большой глоток, желая поскорее выбросить все из головы и углубиться в воспоминания – занятие в основном безвредное.

Двадцать лет назад он был тут в одной квартире через две улицы. Пили «Куба-Либре» – он, еще один тип и две женщины. Раньше ему не доводилось пить ром с колой, и он чувствовал себя неуверенно. Женщины были красивые, звенели бижутерией, и на них были такие обтягивающие джинсы, что, когда какая-нибудь вставала с кресла, он опускал глаза. У старшей была большая грудь, и он очень ее хотел, но сам пришел сюда с младшей.

Путь туда лежал через грязный подъезд и два лестничных марша, потом открывалась дверь, укрепленная металлом снаружи и обитая чем-то для звукоизоляции изнутри. В квартире пахло вещами, о которых он не имел никакого представления. Деревом, кожей, толстыми каталогами одежды и всякого такого. Тогда он первый раз в жизни увидел фотообои. На них был осенний парк или лес. Он сидел спиной к ним и все время оглядывался, чтобы полюбоваться. Встать и потрогать их он не осмеливался, хотя ему этого хотелось почти так же сильно, как коснуться груди той женщины. Они смотрели телевизор, слушали пластинки, неделю назад привезенные из-за границы. Потом женщины подали ужин. Павел не знал, как это едят. В жизни не видал ничего подобного. Подрумяненное, ароматное, политое красным соусом, оно лежало на продолговатых стеклянных блюдах. Ему нравилась женщина постарше, которая была здесь хозяйкой, но он пришел с той, что помоложе, с маленькой грудью. На стаканах были надписи на иностранном языке: White Horse, Johnnie Walker, Malibu и Stock. Все это возбуждало его и вызывало сладкую, мучительную тоску. На ногах у него были грязные кеды. Он беспокоился, что они воняют. Все время поджимал под себя ноги под низким столиком. Когда кончили есть и снова принялись пить, он встал и вышел в ванную. Розовый интерьер ванной и запах лаванды ошеломили его. Он закрылся и проверил защелку. Постоял, разглядывая выложенные плиткой полки и удивительный массивный кран. Он не сразу понял, как им пользоваться, и ошпарил себе руку. У него перехватило дыхание, и он стал тщательно следить, чтобы ничего здесь не нарушить. Осторожно снял кеды, носки и опустил ноги в ванну. И со страхом смотрел, как вода становится серой и пачкает розовую эмаль. Голубые и белые полотенца пахли свежестью, поэтому он обтер стопы туалетной бумагой. Потом взял какой-то дезодорант попроще и попрыскал на носки и внутрь своих кедов. Бросил бумагу в унитаз и спустил воду. Проверил, все ли на своих местах. Когда вернулся в комнату, мужчина захохотал и сказал:

– Что? Пронесло? Не привык желудок-то? Лучше б кровяной колбасы?

Он просто заходился от хохота, наливаясь краской, пока наконец девушка, с которой он пришел, не сказала:

– Манек, отстань.

Он сел на краешек тахты и услышал, как кожа под ним жутко заскрипела. Быстро опустошил стакан, чувствуя, что у него горит лицо, но те двое были поглощены собой – всякими там щипками и хихиканьем на ухо. Грудастая женщина хохотала во все горло, закидывая назад голову, и ее густые светлые волосы текли на спинку кресла. Та, с которой он пришел, сидела уставившись в свой стакан. В конце концов парочка встала и исчезла в соседней комнате.