Чинуа Ачебе - Стрела бога

— Осторожней, — проговорил Эзеулу.

— Не тревожься, — успокоил его Аноси. — Она свое дело знает.

Обиагели удалилась в сторону усадьбы Эдого, распевая:

Пока Эзеулу находился на чужбине, он с легкостью мог думать об Умуаро как о едином враждебном ему целом. Но теперь, когда он снова дома, все оказывалось не так-то просто. Всех этих людей, оставивших свои дела и заботы ради того, чтобы прийти поздравить его с возвращением, никак не назовешь врагами. Некоторых из них — Аноси, например, — можно назвать людьми никчемными, бестолковыми, любителями посплетничать, а то и позлословить, но это совсем не те враги, которых он видел во сне, приснившемся ему в Окпери.

На второй день после возвращения у него побывало пятьдесят семь посетителей, не считая женщин. Шестеро пришли с пальмовым вином. Его зять Ибе с родичами принесли два больших кувшина отменного вина и петуха. Весь этот день хижина Эзеулу выглядела как в праздник. Пришло даже два-три человека из Умуннеоры, деревни его врагов. И снова, как накануне, Эзеулу в конце дня начал делить умуарцев на простых людей, питающих к нему лишь добрые чувства, и тех честолюбцев, что подкапываются под самую основу единства шести деревень. Едва только он произвел это деление, как в голову ему закрались первые робкие мысли о примирении. Конечно, он мог с полным основанием сказать, что один палец, окунувшийся в масло, измажет четыре остальных; но справедливо ли будет поднять руку на всех этих людей, которые проявили по отношению к нему такую заботу и в дни его заточения, и после его возвращения домой?

Эта борьба мнений в его сознании разрешилась наконец на третий день, причем решение было подсказано с совершенно неожиданной стороны. Последним его навестил в тот день Огбуэфи Офока, один из достойнейших людей в Умуаро, но не частый гость в доме Эзеулу. Офока славился своей прямотой. Он был не из тех, кто станет хвалить человека, потому что тот угостил его пальмовым вином. Офока никогда бы не допустил, чтобы пальмовое вино довело его до ослепления, — нет, он лучше выплеснет вино, уберет рог в свой мешок из козьей шкуры и выложит угощающему все, что он о нем думает.

— Я пришел сказать тебе « Нно », возблагодарить Улу и возблагодарить Чукву, которые позаботились о том, чтобы ты не ушиб ногу о камень, — начал он. — Я хочу сказать тебе, что в день, когда ты вернулся к себе домой, все Умуаро вздохнуло с облегчением. Никто не посылал меня рассказать тебе об этом, но, по-моему, ты должен это знать. Почему я так говорю? Да потому, что мне известно, в каком расположении духа ты уходил. — Он немного помолчал, а затем, наклонясь к Эзеулу и вытянув вперед шею, с каким-то вызовом проговорил: — Я ведь тоже поддержал Нваку из Умуннеоры, когда тот сказал, что ты должен пойти и поговорить с белым человеком.

Выражение лица Эзеулу не изменилось.

— Ты хорошо меня слышишь? — продолжал Офока. — Я — один из тех, кто говорил, что мы не должны встревать в спор между тобой и белым человеком. Если захочешь, можешь сказать мне после того, как я кончу, чтобы я больше не переступал порог твоего дома. Ты должен знать — если еще не узнал об этом без моей помощи, — что старейшины Умуаро не встали на сторону Нваки в его борьбе против тебя. Все мы знаем его и знаем, кто за ним стоит; так что мы не обманываемся насчет них. Почему же тогда мы согласились с Нвакой? Потому что мы не знали, что нам и думать. Ты слышишь меня? Старейшины Умуаро не знают, что им подумать. Я, Офока, говорю тебе это со всей ответственностью. Мы сбились с толку, совсем как тот щенок из пословицы, который пытался ответить на два зова сразу и сломал себе челюсть. Сначала ты, Эзеулу, сказал нам пять лет назад, что глупо бросать вызов белому человеку. Мы не послушались тебя. Мы пошли против него, и он отобрал у нас ружье и сломал его о колено. Мы убедились, что ты был прав. Но не успели мы усвоить этот урок, как ты меняешь свое мнение и призываешь нас бросить вызов тому же самому белому человеку. Что же, по-твоему, должны мы были сделать? — Он подождал, не ответит ли Эзеулу, но тот молчал. — Если мой враг изрекает истину, я не стану затыкать себе уши только потому, что это говорит мой враг. А сказанное Нвакой было истиной. Он сказал: «Пойди и поговори с белым человеком, так как он знает тебя». Разве не было это истиной? Кто еще из нас смог бы принять вызов и выдержать единоборство с белым, как это сделал ты? Еще раз: Нно . Если тебе не по вкусу то, что я сказал, можешь передать мне с кем-нибудь, чтобы я к тебе больше не приходил. Я пошел.