Джон Краули - Любовь и сон

Что с ним сделалось? Пришел апрель, а плечи его тяготил груз, словно зимнее пальто из коричневой шерсти все еще было на нем, только не снаружи, а под кожей. Томительно желалось вывернуться наизнанку, как бы вылупиться из яйца. Он затих, ушел в себя, подолгу пялился в пустоту, застревал в коридорах и дверях, и Винни предположила, что он еще не совсем поправился. Она поделилась с Сэмом, тот не исключил, что она права, и было решено: каждый день пусть час-два побудет у себя в спальне, отгородившись шторами от весеннего расцвета природы, — полежит, а еще лучше, вздремнет; он уверял, что заснуть не способен, однако приходилось лежать в полутьме и ничего не делать, даже не читать.

Как правило, он подчинялся, лежал, оперев затылок на ладони, и наблюдал, как перемешается солнце за закрытыми шторами, разглядывал чудное плетеное кольцо, свисавшее с веревки. Напевал. Временами даже проваливался во внезапный, похожий на каталепсию сон, а через час просыпался с открытым, пересохшим ртом и взмокшим лбом. Он видел и сны, часто про свою же спальню — досадно, думал он, проснувшись. Правда, однажды ему приснилась Бобби: вместе с его кузиной Бёрд она лежала в кровати, но не такой, как у него, а вроде родительской, в Бруклине. Бобби и Бёрд были проститутки; Пирс лежал между ними голый, все были укутаны одеялами по самую шею, девочки — тоже, вероятно, голые — глядели на него с улыбкой и готовностью; все шло к тому, чтобы трахнуться. Безбрежное, радостное ожидание переполняло Пирса, ничего подобного он прежде не испытывал, это была смесь благодарности и отчаянного восторга, обращенная одновременно внутрь и наружу; те же невыразимые восторг и благодарность он будет испытывать позднее (только во взрослом варианте — наяву и не такие сильные), каждый раз, когда ему выпадет счастье оказаться в таких же или подобных обстоятельствах.

На исповеди он ничего не сказал отцу Миднайту о Бобби. О крещении тоже, поскольку решил, что — из каких бы запутанных рассуждений ни следовал такой вывод — это не было грехом; умолчал и о воскресном утре, когда все Олифанты отправились в церковь, а он остался дома с Бобби. Никто не говорил ему впрямую, что это грех: при изучении десяти заповедей соответствующие номера пока не затрагивались, — однако он решил в любом случае помалкивать об этих делах и приискал для них в этической классификации какое-то иное место, ведь за началом не виделось конца, а кроме того, они касались только его и никого другого.

— Конечно, я ее помню, — кивнула Винни. — Маленькая девочка, которую привела та женщина. Ее еще звали как какую-то зверюшку.

— Мауси.

— У самой девочки тоже было имя то ли из детского стишка, толи из сказки. [111]— Закончив рыться в памяти, она посмотрела на Пирса. — Ну и?

Ну и: он и сам только в последние сутки, добираясь к матери самолетом и автобусом, начал припоминать (или вообразил себе, что вспоминает) это и еще многое другое. Как он прятал эту девочку прямо там, в дядином доме, в дядиной спальне, — Сэм никогда об этом не узнал. Как он взглянул на нее распахнутыми глазами, словно бы вывернувшись наизнанку, и как впервые вступил в то состояние, ту историю, ту ситуацию, куда будет вступать вновь и вновь, откуда ни разу по-настоящему не выйдет, — вроде рассказчика, который забыл (счастливый) конец старинной сказки и, чтобы взбодрить свою память, все повторяет и повторяет, как дурачок, начальные хитросплетения.

Старинная сказка, волшебная сказка. [112]

И все же до этого дня Пирс не связывал устроенный им самим лесной пожар с огнем, который разожгла Саламандра, дабы показать Флойду Шафто свою силу. Прошлое Бобби Шафто представлялось ему в то время совершенно несоизмеримым с его собственным прошлым, оба прошлых простирались за спиной в неопределимую даль, но существовали в различных измерениях, не пересекаясь; события, случавшиеся с ней, не могли случиться с ним. И когда впоследствии, занимаясь другими исследованиями, он вновь наткнулся на связь между саламандрами и огнем, Флойд Шафто уже был полностью забыт. Но ныне Флойд стоял перед ним, вызванный из сказочного «жили-были», и только теперь Пирс сообразил увязать концы с концами. Время было упущено, и не выяснишь уже, был ли пожар, устроенный Пирсом, тем самым, что продемонстрировал дедушке Бобби силу Саламандры.

Но даже если оба пожара на самом деле были одним, занявшимся летом 1952 года у мусорных корзин Олифантов по соседству со старым гаражом, поджигателем все равно могла быть Саламандра: это она дунула на грабли Пирса и горящая бумага слетела на коровяк и молочай, которые только того и ждали. Не в первый раз за эту неделю, за эту зиму, он ощутил, что просто выдумывает историю в обратном порядке, начиная с этого мига, — логику и все прочее. Не так ли и всегда действует память? Лепит кирпичики из ничего и встраивает их один за другим в так называемое прошлое, а на самом деле лабиринт, чтобы было где спрятаться чудовищу или чему-то чудовищному?