Эрик-Эмманюэль Шмитт: Дети Ноя

В присутствии гостей я должен был называть графа и графиню «дядюшкой» и «тетушкой», потому что они выдавали меня за одного из своих голландских племянников.

Я уж чуть было и сам в это не поверил, когда однажды утром особняк был оцеплен полицией.

— Полиция! Откройте! Полиция!

Какие-то люди яростно колотили в парадную дверь, звонка им было явно недостаточно.

— Полиция! Откройте! Полиция!

Графиня ворвалась в мою комнату в одном шелковом халате, подхватила меня на руки и отнесла в свою постель.

— Ничего не бойся, Жозеф, отвечай по-французски и говори то же, что и я.

Пока полицейские поднимались по лестнице, она принялась читать мне сказку, сидя в постели рядом со мной и, как и я, облокотившись на подушки, как ни в чем не бывало.

Ворвавшись в спальню, полицейские в бешенстве уставились на нас.

— Вы скрываете у себя еврейскую семью!

— Ищите где хотите, — высокомерно ответила графиня, — можете перерыть весь дом, простучать стены, взломать сундуки, залезть под все кровати — вы ничего не найдете. Зато не позднее чем завтра, уж это я могу вам гарантировать, вы обо мне услышите.

— Но, сударыня, к нам поступило сообщение.

Тут графиня, по-прежнему сидя в постели, стала возмущаться, что бог знает чьи измышления могут приниматься на веру, затем предупредила, что дела этого она так не оставит, что об этом узнают во дворце, потому что она близка с королевой Елизаветой, и, наконец, объявила полицейским, что этот служебный промах дорого им обойдется, уж в этом они могут на нее положиться!

— А теперь ищите! Да поживее!

Ее самоуверенность и возмущение явно произвели впечатление, и начальник полицейских уже был готов отступить.

— Позвольте спросить, сударыня, кто этот ребенок?

— Мой племянник. Сын генерала фон Гребельса. Может, вам еще показать генеалогическое древо нашего рода? Да вы, мой мальчик, просто самоубийца!

После безрезультатного обыска полицейские ушли, растерянные, пристыженные, бормоча какие-то извинения.

Графиня соскочила с кровати. Нервы ее были на пределе, она плакала и смеялась одновременно.

— Жозеф, мне пришлось раскрыть при тебе один из моих секретов, одну из очень действенных женских уловок!

— Какую?

— Нападать, вместо того чтобы защищаться. Обвинять самой, а не оправдываться, когда тебя подозревают. В общем, кусаться первой, и побольнее.

— Это только женщинам можно?

— Нет. Можешь тоже этим пользоваться.

На другой день граф и графиня де Сюлли объявили, что мне нельзя больше оставаться у них, поскольку их ложь может открыться при первой же проверке.

— Сейчас придет отец Понс, он позаботится о тебе. Ты попадешь в очень хорошие руки, лучше просто не найти. Ты должен будешь называть его «отец мой».

— Хорошо, дядюшка.

— Его надо называть «отцом» не в том смысле, в каком ты зовешь меня «дядюшкой», не для того, чтобы люди думали, что он твой отец. Его все называют «отец мой».

— Даже вы?

— Даже мы. Он священник. Обращаясь к нему, мы говорим «отец мой». И полицейские тоже. И немецкие солдаты тоже. Все. Даже неверующие.

— Неверующие — это которые не верят, что он их отец?

— Неверующие — это которые не верят в Бога!

Мне было очень интересно встретиться с человеком, который был «отцом» всех на свете, или, по крайней мере, считался таковым.

— А этот отец Понс, — спросил я, — имеет какое-нибудь отношение к пемзе? [3] «Пемза» по-французски — pierre ponce, что произносится похоже на рёге Pons (отец Понс).

Я подумал об этом легком, удивительно приятном на ощупь камне, который графиня приносила мне каждый раз, когда я был в ванне, чтобы я тер им ступни, снимая ороговевшую кожу. Похожий формой на мышь, этот предмет поразил мое воображение своей способностью тереть, столь неожиданной для камня, и менять цвет, стоило его намочить, становясь из серовато-белого антрацитно-черным.

Сюлли расхохотались.

— Не вижу ничего смешного, — сказал я обиженно. — Может, это он открыл пемзу… Или изобрел… Кто-то же должен был это сделать!

Перестав смеяться, граф и графиня де Сюлли согласились:

— Ты прав, Жозеф. Это вполне мог быть и он. Только он к пемзе никакого отношения не имеет.

Все равно. Когда он позвонил в дверь, а затем вошел в дом Сюлли, я сразу догадался, что это он.

Возникало впечатление, что этот длинный, узкий человек состоит из двух частей, не имеющих между собою ничего общего: головы и всего остального. Его тело казалось бесплотным, под тканью не было заметно никаких выпуклостей, черная сутана выглядела совершенно плоской, словно висела на вешалке, и из-под нее виднелись начищенные до блеска ботинки, над которыми невозможно было заподозрить хоть какие-нибудь щиколотки.