Единственным, кто мог возразить Лунгу, был священник Ларги, отец Паисий. Все доподлинно знали, что его супруга, матушка Елизавета, уехала в Италию еще в 1999 году, на те деньги, что батюшка заработал соборованиями, крестинами и отпеваниями. А поскольку местность возле Ларги была неплодородная и крестьяне бедными, все знали, что свой хлеб батюшка ел не даром. Нет, вовсе не даром!
— Целыми днями я, как проклятый, то дождь вызываю, то молебны закатываю за мешок гороха, — горько жаловался Паисий супруге, когда та звонила из Болоньи, где утроилась горничной. — Еле на еду зарабатываю себе и детишкам. А ты хоть бы денег прислала!
Первые несколько месяцев матушка Елизавета и в самом деле присылала супругу с тремя детишками по триста евро. Потом перестала. Через год прислала пятьдесят евро. И замолчала на год. Отец Паисий совсем измаялся и собрался было уже обращаться в Красный крест, или какую другую Организацию по Розыску Пропавших Матушек Села Ларги, да матушка Елизавета нашлась. Но как!
— Любимый, — говорила она в трубку, попыхивая папироской, — я совершенно определенно решила остаться здесь и связать свою судьбу с Адриано. Не ревнуй. Он настоящий мужчина и человек с большой буквы. Извини, но в Ларгу и в Молдавию я не вернусь. В эту дыру?! После Италии?! Кстати, я стала совершенно свободной женщиной. И устроилась на работу. Вернее, Адриано меня устроил. Куда?
Оказалось, бывшая матушка Елизавета стала секретарем Центра Современного Искусства и Атеизма. Известив об этом бывшего супруга, она повесила трубку. Отец Паисий проплакал всю ночь, а под утро все-таки уснул, и ему приснилась Елизавета в мини-юбке. Она облизывала губы и все подмигивала Паисию, и, вертя в руках папиросу, спрашивала: «Огоньку не найдется?». Когда Паисий развел руками, Елизавета испарилась, молвив с укоризной на прощание:
— Сам-то ты без огонька, а я, видишь, — баба с огоньком! Вот и оставайся сам в своей Ларге, олух царя небесного!
Проснулся Паисий разбитый и убежденный в том, что Италия все-таки существует. Ведь звонила же оттуда ему эта сука проклятая, дешевая проститутка, жирная корова, дура треклятая, змея подколодная, подлая изменница, его бывшая жена! А раз Италия есть, и Елизавета там, решил Паисий, то он просто обязан проклясть эту страну на очередной проповеди. Несомненно, Италия — средоточие порока!
— Страна, где живут порочные девки, — провозгласил он в церкви, — и их хахали, гнездо разврата, блудница Вавилонская! И я отлучаю от церкви всех, кто хочет в Италию!
Толпа, послушав проповедь, молча разошлась.
А отец Паисий весной стал собирать деньги и чемоданы для поездки в Италию.
***
Серафим проснулся от непонятного гула за околицей. Гудело не то чтобы очень громко, но как-то регулярно, настойчиво и угрожающе. Лениво приоткрыв глаз, Серафим с тоской оглядел выбеленный потолок комнаты. Дом. Его дом в селе Ларга. Каких-то две недели назад казалось, что больше он здесь никогда не проснется. И вот… Вздохнув, Серафим вынул ноги из теплой, — им с женой ее подарили на свадьбу, — перины и решительно прижал их к жесткому красному коврику с петухами. Такими ковриками его жена, Марчика, до того, как сбежать в 1987 году с агитатором, читавшим лекции об атеизме, застелила буквально весь пол в доме. Уж больно нравился ей красный цвет. Посидев и привыкнув ступнями к прохладе, Серафим отвлекся от тяжких мыслей и снова прислушался. Гул не пропадал. Звук был для села необычный. Но Серафим уже слышал нечто подобное, когда в Кишиневе проходил мимо республиканского стадиона.
— Серафим, сколько можно спать? — крикнул в открытое окно дед Тудор, живший по соседству бобылем. — Выходи на работу, бездельник ты этакий!
Серафим, деда Тудора любивший, — тот очень помог общением и советом в тяжкую пору ухода жены, — встал, откинул перину и вышел во двор. Похмельное солнце нетвердо пошатывалось по углам горизонта, высвечивая съежившуюся от холодов землю. Скорчилась, словно младенец в утробе матери, подумал Серафим. И сжал зубы. Ведь детей у них с Марчикой так и не было…
— Плевать, — нехотя проговорил он под осуждающим взглядом деда Тудора, — и на работу, и на то, что вчера лишнего принял. Плевать, и все тут. Я все равно в Италию уеду. А здесь пускай все горит синим пламенем! Пусть рушится это хозяйство.
Дед продолжал с осуждением глядеть на Серафима, а тот, ежась плечами, споласкивал лицо и тело промерзшей за ночь водой. Делать так его научил отец. Ставишь ведро с колодезной водой на ночь во дворе, и за ночь холод все микробы, всю гадость в ней убивает, да льдом стягивает, говорил батюшка. А то, что не замерзло, да на дно ведра не выпало, и есть — Живая вода. Умывайся такой, да полощи зубы, и пять раз по двадцать лет сносу им не будет. Пей ее, и в сердце твоем прорастут цветы, обливай ей тело, и оно зазеленеет и потянется вверх, словно рослый молодой тополь… Серафим встряхнулся и сплюнул, вспомнив гнилые зубы сорокалетнего отца, его согбенную спину и вечную самокрутку с ужасно дымливым молдавским табаком. Правда, папенька всегда говорил, что его убила тяжелая работа на земле. И поэтому, учил он сына:
Читать дальше