Ольга Ляшенко - Собиратель чемоданов

Это взаимное великодушие наблюдалось до тех пор, пока все различия пролегали в чисто духовной сфере. Когда же, вскоре после Потопа, в Чемоданах произросла зелень, и дело коснулось одного из основных инстинктов — еды, — вот тут-то чемоданные жители и показали всю свою принципиальность.

2. Как уже говорилось в другой книге, [165]продукты питания в Чемоданах испокон веков вырабатывались химическим путем из сырья животного происхождения. Но после того, как в результате Потопа в Чемоданах зародилась флора, все население разделилось на две непримиримые партии: экологов и традиционалистов .

«На вкус и цвет товарища нет», — говорят на Поверхности, в же Чемоданах эта народная мудрость совершенно неприменима. Питание здесь всегда было общим делом и никогда не рассматривалось как вопрос личного или семейного выбора. [166]Конечно, каждая хозяйка свободна в том, как приготовить то или иное блюдо, какие добавить приправы и т. п. Но коренные вопросы общественного рациона, как-то химический состав, технология производства и цена исходных продуктов, всегда относились к вопросам государственной важности. Они-то, собственно и составляли основную компетенцию правительства, поскольку все прочие, менее важные вопросы общественного устройства решались непосредственно судом.

Но когда любители зелени публично провозгласили себя друзьями природы, а своих противников — ее заклятыми врагами, когда они начали проводить многолюдные собрания, митинги и пикеты, когда они стали массовыми тиражами выпускать листовки, брошюры и стенные плакаты, где на конкретных цифрах и примерах убедительно втолковывалось, что категорический отказ от дальнейшего расхищения ископаемых запасов и немедленный переход на естественное питание — вот единственная разумная альтернатива глобальному экологическому кризису, который удивительно, как только еще до сих пор не поразил Чемоданы, но не сегодня-завтра разразится, если только все немедленно не одумаются, — правительство растерялось и в полном составе подало в отставку. Суд, также растерявшись, эту отставку принял.

Только теперь, задним умом, Учитель вдруг отчетливо осознал, какая возможность была упущена. «Вот когда надо было брать власть! Наш химический департамент вполне мог — и обязан был! — заменить правительство».

Тем более, что этот департамент состоял наполовину из тех же самых людей. Политическая задача момента заключалась в том, чтобы перехватить и удержать государственную монополию на продукты и не дать зеленым разложить весь общественный организм. Эта задача не была вовремя осознана. «Кого теперь в этом винить? — думал Учитель. — Химиков, за то, что, забыв о своей первой и священной обязанности — накормить народ, дезертировали из правительства и, укрывшись под моим крылом, ударились в производство удобрений и химикалий? Экономистов, за то, что, соблазнившись мнимой дешевизной, не просчитали, что на эти самые удобрения уйдет в полтора раза больше природных ресурсов, чем на синтез полноценных белков? Или, может быть, старика Макиавелли, которого ни с того ни с сего на старости лет потянуло на травку? Или Ананду, за то, что неверно оценил социальные настроения? Нет, никого я не имею права винить, кроме себя. Я, как Гуясамаджа, обязан был все это предвидеть…»

Очередной приступ тошноты вернул его к реальности.

3. «Что же это со мной?» — подумал Учитель, тут же поймал себя на нелепейшей оговорке и, еще сильнее испугавшись, снова подумал, уже правильно: «Что же это со мной ?!» Ведь даже самые неопытные новички в Истине не допускали такой грубой ошибки, чтобы о своем теле говорить как о себе самом: первое, чему их учили в Сангхе — это говорить в таких случаях: не «со мной», а «с моим телом».

«Что же это со мной происходит, что я уже сбиваюсь на таких простых вещах?.. Что я говорю? При чем здесь вещи?» Подумав о вещах, он невольно представил себе то, что составляло содержимое его головы. И вдруг — страшная, омерзительная мысль пронзила все его существо, ударом нестерпимой боли отозвавшись внутри черепной коробки: «Ведь мы — на Поверхности! Мы — больше не чемоданные жители. У нас теперь такое же физическое тело, как и у всех, кто здесь живет. Значит, и такая же голова…»

Он, конечно же, никогда не был расистом и не допускал даже мысли, что известные физиологические отличия поверхностных жителей могут свидетельствовать о том, что они в каком-то смысле хуже. Но одно дело — представлять себе мозг поверхностного жителя абстрактно, как муляж в кабинете биологии, а совсем другое — ощутить его вживе, в собственном пенале. [167]