Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Кроме того, на плече этого хероманта висел фотоаппарат в кофре. Тоже мне, иностранный корреспондент!

Так что можно сказать, что оба они одеты были по-своему не менее стильно, чем сам Стива. Правда, совсем в другую сторону стильно. На их фоне он смотрелся блестяще. Единственно, что ради этого пришлось поехать без резиновых сапог. Сапоги-то были, но обычные, черные, не «Адидас», а это в Стивином положении совершенно не канало ни в зду, ни в Красну Армию. Стива выплюнул жвачку, которая уже потеряла вкус, и достал из кармана новую. Конечно, настоящий «Дональд», не какую-нибудь там прибалтийскую. Да как зажевал.

Глава третья. Кольцо

Давно било пять пополудни, расплавились перепелиными желтками фонари, и темнота, уже не брезжущая отблеском зари, а отцвечивающая синеватыми прорехами сумеречностей, сгущалась и ощущалась кожей как спелая тень бархатного звукослужения. За ширмами домов металлизировался и вот теперь некоей украдкой, крадучись, подкрадывался к сердцу голого города, горлу его, дьявольски прекрасный, хладный, мозглый — туман.

Прохожие стали прорисованнее, их изменчивость — синематографичнее, авто сверкали хромом и сияли никелем. И не они одни теряли видовременную и рациональную принадлежность, о нет! А бар?! Не бар, а «Бар», он днем над заведеньицем-с непритязательным-с... Столовкой вообще-то... Расцвечен нервной искрой брусничной, втуне обволакиваемый инфернальностью грозовых глухонемых демонов-разрядов, огнями Святого Эльма, фреоны его, воистину лунея, обретались первозданностью таинства и Соблазна!

А вот уже и хорошо пошло. Выпимши-то.

Да, давно било. В четверть шестого пополудни вагон отправляется, а спутников нет. Адмиральский час пришлось встречать одному. Вообще-то принято пить водку, но на нее у Кирюши идиосинкразия. А вот коньячку — за милую душу. И Кирилл, вонзив в себя рюмку (приблизительно) коньяку из фляжечки, закурил крепкую душистую гаванскую сигару. Голова приятно закружилась.

Кирилл бледнеет, навьем неясытным завораживаемый, и стремленьем каждого шага наставляется Кем-то на него вокзал, железотуманного мяса Ваал. Воксал. О, Они! Вами провокация жизни Города, этого эстетно утонченного мага Зачарованного Грота Вавилонского днем в серой парчовой накидке, но ночью изощренностью туалетов благоуханного вечернего изыска, остро ранящего драгоценными тирсами и кинжалами, яхонтами, изумрудами шампанского автомобилевых адьютантесс, извращенно опоцелуемого жасминно-орхидейного эксцесса.

Вот стоит как столб и, аккордно завораживаемый, бледнеет Кирилл, заманиваемый покорной жертвой во врата воксала.

Вот так. Ну, как?

Думал себе так один из героев вашей совести. Что это очень хорошо написано. Ну что поделаешь — такое было его воспитание. Мамочка его воспитывала в своей неполной семье. А мамочка — человек занятой. Хотя и заботливый, и любящий, но очень занятой. И даже можно бы поменьше заботливости. А то вот и сегодня утром. Да нет, ничего особенного, но, конечно, мамочка сомневалась. Само по себе пустяк, сегодня это оскорбляло дух всего настроения. Мамочка боялась:

что он непременно простынет;

что их изобьют хулиганы;

что они напьются, и тогда вообще может произойти черт знает что.

Первое опасение было просто презренной прозой, второе — уже обидным пренебрежением, третье вообще больным вопросом. Не суть важно, пить или не пить, Кирилл вообще предпочитал другие, более изысканные способы расширения сознания.

Как-то: эфир. Томные эротоманы, нюхающие эфир. Это было гениальное предсказание Алексеем Толстым его, Кирюши, главных качеств. Не о томности, впрочем, и эротомании сейчас речь, но об эфире. Он, эфир то есть, и есть тот Мировой Эфир, само существование которого современные ученые самонадеянно отрицают. Это наверняка потому, что сами не нюхивали, а если бы понюхали, то сразу бы признали обратно!

Высыпали однажды у Кирюши на рожице прыщики. Угри юношеские, плавно перетекающие в фурункулы. Немного, впрочем: то на губе, то снова на губе, то вот на подбородке. Другой бы и ухом не повел. Но не таков Кирюша. Он юноша в общем симпатичный и сам о себе это знает. Конечно, не мешало ему быть и еще красивее, но это уж как бог дал. Однако прыщи он ни в коем случае не намерен был терпеть. Пожаловался мамочке, и та повела его в косметический кабинет. (Косметический, вслушайтесь! Уже здесь чуткое ухо улавливает веяние Космоса!) Косметичка, то есть косметологичка, на него глянула и, недолго думая, выписала лечение. Оно состояло из двух склянок, содержимым каковых Кирилл должен был утром и вечером протирать вышеупомянутую рожицу. Одно из них было непонятно что, другое же — непонятно что на эфире. Кирюша был в курсе, что раньше перед операциями усыпляли пациентов эфиром, и попробовал. И не пожалел — столь дивные звуки донеслись до него из неизведанных глубин собственного мозга, и столь глубокие истины открылись этими звуками!