Уильям Голдинг - Бумажные людишки

— Как это получается, Рик? То есть почему вы?

— К чему это вы, Уилф?

— Прислушиваетесь к ручью!

— Я знаю, как вы меня воспринимаете, сэр. Еще один честный, но ограниченный филолог.

— О Боже! Чушь собачья! Бросьте!

— Так и есть, Уилф.

— Прямой, как палка. Искренний. Неспособный на…

Но Рик уже завелся, видимо, я затронул в нем какую-то неизвестную струну.

— Я слушаю. И всегда слушал. Птиц, ветер, воду — разные звуки воды. Иногда мне кажется, что в море можно услышать соль. То есть суть.

— Величие природы.

— Конечно. А иногда лежишь и прислушиваешься к безмолвию, хотя это редко в наше время — но иногда удается послушать тишину — абсолютно никаких звуков — и тогда идешь, и идешь, и идешь искать…

— Таинства природы.

— Нет, сэр. Просто жизнь. А еще музыка. Бог ты мой! Но у меня нет таланта.

— Пришлось прозябать в садах Академии.

— Ну да. То есть… нет, конечно же!

— Давайте пойдем.

Рик направился ко мне, выставив раздвоенный подбородок вперед, словно шум воды излечил его от неуверенности в себе. Я пережил момент не столько мысли, сколько мгновенной оценки, когда множество вариантов, возможностей перебираются и отбрасываются за доли секунды. Я отбросил. Разве раздвоенный подбородок — признак слабости? Нет, конечно. Признак раздвоения личности? Вовсе абсурдно. Может, просто задержка в развитии костей, пережиток стадии плода, как утверждали парни-биологи, а некоторые утверждают и сейчас?

Он протянул руку, и мне показалось естественным взять ее и, опираясь, спуститься с низкого камня. Рачительные швейцарцы проложили под дорогой полые стволы, так что, хотя она и немного шла в гору, вода стекала через эти стволы. Чтобы перейти ручей, достаточно было одного шага. Мы очутились в месте, где, казалось, не было ничего прочного, только едва видимые перила слева и корни деревьев справа.

Я застыл.

— Что-то не похоже на потрясающий вид.

— Конечно.

— Если бы не тишина, казалось бы, что мы гуляем в Риджентс-парке. Я приехал сюда в ожидании живописных пейзажей, а вижу только сплошное молоко.

— Управляющий сказал, что в это время туманов обычно не бывает.

— Раз в двести лет.

— Почему вы дразнитесь?

— Я был в десятках мест, где мне говорили, что у них сейчас самая плохая погода за последние двести лет. Именно двести. В Каире, Тбилиси…

— Да ну!

— Напомните, чтобы я вам когда-нибудь рассказал о самом высоком приливе за двести лет.

— Вот и расскажите о самом высоком приливе за двести лет.

— Я когда-то стоял за рулем на яхте одного человека. Был самый высокий прилив за двести лет. Я на ней врезался в берег.

Рик захохотал искренним, не льстивым, веселым смехом.

— Раз он был капитаном, это его вина.

— Нет, нет. Тут как раз отличился я. Чертов туман!

— Скоро начнется подъем. Надеюсь, мы выберемся выше тумана.

— Цитата — мамочка, дай мне солнышко — конец цитаты.

— Врачи сказали бы, что он исходил из ложных предпосылок.

— У него все было ложное. Старая театральная подначка.

Рик разразился хохотом. Ему было весело. Я так и представил, как он мысленно делает записи в блокноте. Все равно…

— Знаю! Знаю! Вот!

— Похоже на Вагнера.

Хохот продолжался. Вдруг туман между нами как бы изогнулся, что-то прогудело в воздухе, мягко грохнуло слева, затем снизу донесся глухой удар.

— Боже мой!

— Это гора, Рик, — заметил я, не слишком угнетенный ролью невозмутимого или, если хотите, бесчувственного англичанина. — Чертова гора, старина. Он, она или оно бросает в нас камни. Мы должны бояться. Вы боитесь?

— Я хочу назад.

Он повернулся, но я схватил его за рукав.

— Для писателя это дар Божий, Рик. Теперь мы можем точно описать, что чувствуешь, когда мимо тебя пролетает пушечное ядро. Что бы за это дал Теннисон?

— Давайте пойдем обратно, Уилф.

— Куда вы спешите?

— Поди знай, что там творится наверху, Уилф. Я знаю горы. Я родился… в общем, там может быть по-настоящему опасно.

— Прямо сию минуту.

— Ну да.

— В данный исторический момент.

— Ну!

— Молния никогда не ударяет дважды в одно место. Надо посмотреть, куда она ударила.

Поскольку густой туман не давал мне видеть ужасный обвал, я не беспокоился и хотел проучить этого сопляка, который вдруг слишком уж забеспокоился о своей безопасности. Поэтому я подошел к перилам.

— Эй, пойдем, Уилф!

— Ничего не вижу.

Я совершенно спокойно положил руку на перила и оперся. Они обломились вместе со мной.