Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ

— Мало ли что её выкупили! Я-то об этом не знаю…

Тут как раз в дом вошла Кикутиё собственной персоной: узел волос на темени распущен, высокая прическа марумагэ растрепана и в полном беспорядке, хорошо еще, что не сполз совсем алый шнур, поддерживающий шиньон. Однако Кикутиё не обращала ни малейшего внимания на то, что валики волос у неё на голове болтались из стороны в сторону. На лице её, по обыкновению густо накрашенном, белила местами отвалились и выступила какая-то рябь. Она, кажется, даже ванны не приняла и ничуть не беспокоилась из-за темных сальных пятен на вороте. Кимоно её было надето так небрежно, что хотелось спросить: давно ли ты поднялась с ложа? К белым носкам пристала красная глина, но и это её не заботило. Даже Дзюкити, добрая душа, была в затруднении и, не проронив ни слова, устало думала о том, как стыдно бывает перед людьми не только за актеров, которых не учили с ранних лет, но и за гейш. Сама же Кикутиё, похоже, ничего не поняла. С видом победительницы она заявила:

— Сестрица, у меня к вам есть один маленький разговор.

Итак, неужели слухи про то, что Кикутиё уходит, не были красивой небылицей? Моментально сделав такое заключение, Дзюкити удивилась снова. Внимательно взглянув еще раз в лицо Кикутиё, она поднялась с места и пошла с ней в дальнюю комнату, где никого не было.

Через полчаса Кикутиё, по-прежнему с развалившейся прической и волочащимся подолом кимоно, но с независимым и гордым видом поднялась на второй этаж. Все готовились разойтись по гостиным и чайным домам, и Кикутиё, устало сидевшая посреди комнаты с вытянутыми и разбросанными врозь ногами, проронила:

— А я здесь уже только на одну ночь.

— Сестрица, так тебя можно поздравить? — Расспросы начала молоденькая ученица.

— Да, вашими молитвами… — Непонятно, к кому были обращены эти вежливые слова. — Когда я подыщу дом, Хана-тян, приходи в гости.

Ясно, что после этих слов уже никто не мог усидеть молча:

— Кику-тян, это правда? Вот хорошо-то! Уходишь совсем? Или начнешь свое дело? — Это Ханаскэ начала расспросы.

— Уйти совсем — какой интерес? Попробую начать что-нибудь свое…

— Вот и правильно. Что может быть лучше, чем выходить к гостям тогда, когда сама этого хочешь? — вмешалась Комаё.

— Кику-тян, это… — Ханаскэ показала на свой большой палец, [24] Большим пальцем обозначают мужа или любимого мужчину. — уж не господин ли О.?

Кикутиё только смеялась и мотала головой, как упрямый ребенок, и на этот раз попытку угадать сделала Комаё:

— Тогда, может быть, господин Я.?

Кикутиё, конечно же, рассмеялась.

— Но кто же? Кику-тян! Разве мы тут все не из одного дома, разве мы не подруги? Почему нельзя сказать нам?

— Потому что мне неловко, — смеялась Кикутиё.

— Да ведь это же дело обычное!

— Ну, его вы все знаете. Это известный волокита, так что догадаться очень просто.

Комаё стали торопить звонками из чайного дома, где её ждали, и она ушла. Как и можно было ожидать, она не зря изрядно потратилась ради подготовки своего номера «Ясуна». Теперь Комаё стоило лишь появиться в конторке чайного дома (по сути, приемной для гейш), и все окружающие принимались хвалить её: «Это было прекрасно, Кома-тян, номер был замечательный».

В этот раз на банкете было человек пятнадцать-шестнадцать гостей и примерно два десятка гейш, старых и молодых, больших и маленьких. Комаё выступила с танцем «Урасима» и заслужила аплодисменты, потом по настоянию гостей она исполнила еще один танец. Вскоре после «Сиокуми», пляски солеваров, черпающих морскую воду, она ушла на другой банкет.

Это был чайный дом «Хамадзаки», а гостем был Ёсиока. Он сообщил, что случайно узнал новость, будто бы гейша Кикутиё из их дома стала недавно самостоятельной. «Я тоже поздравлю Кикутиё и сделаю подарок, поэтому хорошо бы поздравить и тебе», — заявил он и, невзирая на протесты Комаё, насильно вручил ей для этого десять иен. Он просидел в этот вечер всего лишь час, даже сакэ по-настоящему не пил и вскоре поднялся, объяснив, что в последнее время в компании у него много работы.

Однако же Комаё с легким сердцем поздравила Кикутиё и сделала ей подарок, радуясь, что господин Ёсиока все-таки появился. Тем самым заглажена была неловкость перед чайным домом и улеглись тревоги, зародившиеся у неё в вечер первого выступления.

Кикутиё тем временем нашла на улице Ита-Снимите подходящий пустующий дом и повесила вывеску с названием «Хризантема и китайский мискант», как бы открыла дочернее заведение дома гейш «Китайский мискант». Поскольку она посещала все ту же цирюльню, что и прежде, то встречалась там время от времени с Комаё, не обнаруживая при этом ничего необычного в своем поведении. Ее речи по-прежнему отличались бессвязностью, и Комаё некоторое время все еще не догадывалась о том, кто был тот патрон, который выкупил свободу Кикутиё, и не предполагала, что это мог быть её собственный покровитель господин Ёсиока. Об этом едва ли знал хоть один человек среди обитателей района Симбаси, и уж тем более не знала Комаё.