Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ

Выхода не было, и Комаё упросила Сэгаву подождать её — через час она уж точно вернется. Скрепя сердце, она вызвала рикшу, заехала домой сменить кимоно и подновить грим, а затем отправилась в дом «Тайгэцу».

На втором этаже, в прохладной от сквозящего ветерка гостиной в десять дзё, сидел единственный гость. Его окружало шумное общество: старшая сестрица Дзюкити, с ней Фусахати — тоже почтенная гейша, но несколькими годами помоложе, а также: Ханаскэ, Инэка, Хагиха, Кинэко, Оборо… Гейш в возрасте около двадцати трех лет было, кажется, четыре или пять. Были еще две молоденькие ученицы. Раз так, то Комаё легко отсюда сможет вернуться к Сэгаве — в душе она очень обрадовалась. И стоило ей сообразить, что нельзя поступить так эгоистично на глазах у старшей сестрицы их дома Дзюкити, как та вежливо распрощалась и отправилась куда-то на другой банкет, заверив гостя, что непременно желала бы в скором будущем видеть его снова.

Гостю было лет пятьдесят, это был громадный мужчина, похожий на морское чудище, с черным-пречерным лицом. Свою накидку хаори он снял и сидел в хлопчатобумажном синем кимоно с белым пятнистым узором, подпоясанный двухсторонним кушаком какуоби. На правом мизинце у него был перстень с печаткой, а сам он напоминал дельца с биржи в Кабутотё. По обеим сторонам от него сидели старая гейша Фусахати и Ханаскэ, они потчевали его пивом, а он даже и не разговаривал, только посмеивался и с интересом слушал. В это время Кинэко, Хагиха и Инэка, молодые гейши в расцвете страстных увлечений, без стеснения хвалились своими победами, а ученицы не робея судили о достоинствах юных актеров, исполняющих детские роли.

Комаё, решившая побыть здесь ровно столько, сколько позволяет ей время, как ни в чем не бывало поднялась и направилась в комнату распорядительницы на первом этаже. Тут же Ханаскэ мгновенно вскочила и пошла следом за ней. В углу коридора она потихоньку окликнула Комаё:

— Кома-тян, можно тебя на минуту? — Понизив голос, она продолжала: — У тебя, Кома-тян, сегодня вечером найдется время?

Комаё смотрела на Ханаскэ, словно вопрошая, что же та имеет в виду. Ханаскэ, глядя прямо ей в лицо, подступила совсем близко:

— Кома-тян, по правде говоря, вчера вечером я из чайной «Гисюн» отправилась на встречу с этим господином. Хотя он настаивал, чтобы явилась и ты тоже, я его кое-как уговорила. Ведь я же знала, что ты с братцем Сэгавой, да и время уже было позднее. Ну а сегодня я опять получила от этого господина приглашение, и он велел мне непременно тебя уговорить. Он крупный антиквар из Иокогамы. В ту пору, когда он держал магазин в Нихонбаси, мне иногда случалось его видеть в заведениях квартала Ёситё. А когда я перебралась сюда, он снова время от времени стал приглашать меня. Здесь у него, похоже, ни с кем еще не завязалось особенно близких отношений.

Ханаскэ шаг за шагом теснила Комаё и как-то незаметно завела её в пустующую угловую гостиную. Кажется, она собиралась порешить с этим делом тут же, на месте. Понятно, что Комаё не могла сказать «да» гостю, который лишь сегодня впервые пригласил её. Но ведь она вчера вечером нарочно вытащила Ханаскэ в ресторан и за бифштексом открылась ей, попросив кое в чем помочь, — нельзя же было сегодня объявить все это выдумкой! Не зная, что ответить, Комаё застыла и стояла молча, ничего другого ей не оставалось.

— Кома-тян, с ним тебе совсем не нужно будет опасаться, что выйдет наружу роман с господином Сэгавой. Он сам говорит, что если гейша не покупает любовь актеров, то быть её патроном не интересно. Он все время только это и повторяет, потому что любит показать свое великодушие. Скороспелые министры да аристократы какие-нибудь ему и в подметки не годятся. Вот я и подумала… Если вовремя не побеспокоиться, его тотчас заберет себе кто-то другой. Разве можно это допустить! Может быть, с моей стороны это было чересчур смело, но, правду сказать, вчера я о тебе замолвила словечко, попросила его…

— Как?! — Комаё невольно покраснела, на глазах у неё выступили слезы.

Однако же пустая гостиная была лишь тускло озарена светом из коридора, поэтому Ханаскэ не могла разглядеть ни лица, ни глаз Комаё. К тому же Ханаскэ, которая жаждала поскорее составить Комаё протекцию, выводы тоже делала слишком скорые. Справедливо истолковав возглас Комаё как удивление, она приняла это за радостное удивление от нежданной удачи, такой уж она была человек. Она поняла, что Комаё колеблется и не хочет соглашаться, — так ведь в этот вечер к ней пришел старший братец Сэгава, каково же ей будет оставить его одного? Конечно, Комаё этого не хочет — дальше такого простого объяснения Ханаскэ не шла.