Владимир Сорокин - Рассказы

23.48.

Детский сад № 7

Пятилетние Рита и Маша лежали рядом на кроватях с открытыми глазами и смотрели в потолок. Остальные 16 детей спали. За стеной нянечка и сторож занимались любовью.

За окнами проехала машина. Полосы света заскользили по потолку.

— Дракон, — сказала Маша.

— Не-а. Жираф. — Рита шмыгнула носом.

Нянечка глухо ойкала за стеной.

— А чего там Нина Петровна делает? — спросила Маша.

— Они с дядей Мишей душатся.

— Как это?

— В постели голые лежат и душатся. Руками.

— Зачем?

— От этого дети бывают. И для удовольствия. Мои папа с мамой это часто делают. Разденутся голыми — и давай. А твои делают?

— А у меня нет папы.

Замолчали. Снова проехала машина. И еще одна.

— Ой... ну... ой... ну... Миш... ну не хочу я так... — бормотала нянечка за стеной.

Маша подняла голову:

— Рит. А давай душить друг друга?

— А у нас дети будут.

Помолчали. Рита подумала:

— Нет, не будут.

— Почему?

— Мы же не дядя и тетя.

— Ага! Тогда — давай, а?

— Давай. Только надо догола раздеваться.

— Да ну! Холодно. Давай так!

— Если не по-голому — не получится.

— Да?

— Ага.

Они долго снимали с себя пижамы. Легли в кровать Маши. Взяли друг друга за шеи. И начали душить.

Вышеупомянутые Лукашевич, Валера, Алекс, Матрена и Ритаво время процесса удушения не увидели ничего особенного.

Зато Зельдин, Петюх, Никола, Нюра и Машанаблюдали сначала череду оранжевых и алых вспышек, которые плавно перетекли в угрожающее багровое сияние. Затем багровый свет стал мутнеть, голубеть, синеть и вдруг распахнулся громадно-бесконечным пространством. Это был невероятно просторный, пепельно-серый ландшафт, озаряемый с темно-фиолетового неба огромной полной луной. Несмотря на ночь, было светло как днем. Луна подробно освещала невысокие руины выжженного города. Звездная россыпь сверкала в небе. Посреди руин шла обнаженная женщина. От ее белого, облитого лунным светом тела исходил завораживающий покой. Она не принадлежала миру, по праху которого ступала. В руинах и пепле лежали покалеченные взрывом люди. Некоторые стонали, некоторые были уже мертвы. Но стоны людей не нарушали покоя женщины. Она плавно двигалась, переступая через мертвых и стонущих. Искала что-то другое. Наконец она остановилась. Среди оплавленных кирпичей лежала смертельно раненная щенная сука. Большая часть ее тела была сожжена, кости ребер торчали сквозь клочья шерсти и кожи. Тяжело дыша и слабо повизгивая, она старалась разродиться. Но сил на роды уже не оставалось. Собака умирала, вздрагивая всем изуродованным телом и бессильно напрягаясь. Кровавая слюна тянулась с ее алой пасти, розовый язык вывалился.

Женщина опустилась на пепел рядом с собакой. Положила свои белые руки на опаленное брюхо суки. Нажала. Грязно-кровавые ноги собаки слегка раздвинулись. Она слабо взвизгнула. Из чрева ее стали выдавливаться щенки: один, другой, третий, четвертый и пятый. По телу суки прошла судорога. Она покосилась безумным влажным глазом на женщину, зевнула и умерла. Мокрые черные щенки вяло шевелились, тычась мордочками в серый пепел. Женщина взяла их на руки, приложила к своей груди. И слепые щенки стали пить ее молоко.

Осыпь очередных снарядов легла совсем рядом — угол десятиэтажного дома с грохотом обвалился, подняв тучу пыли, два киоска, «Союзпечать» и «Мороженое», разлетелись в щепки, фонарный столб рухнул, перегородив перепаханный воронками проспект.

— Товарищ комбриг, вам бы лучше в подвал спуститься, — в третий раз произнес Карпенко.

Вахрушин, сцепив руки за спиной, смотрел через разбитую витрину на горящий автобус. С потрескавшегося потолка посыпалась штукатурка.

— Иван Терентьич, — проговорил замполит, подходя к Вахрушину, — прав лейтенант, опасно здесь. Пойдем в подвал.

Комбриг резко обернулся:

— Я сам знаю, где мне быть! И в няньках не нуждаюсь. А ты, лейтенант, вместо того чтобы ходить за мной по пятам, взял бы автомат да пошел бы во-о-он туда! Там бы больше пригодился.

Карпенко удивленно смотрел на комбрига.

— Иван Терентьич, — качнул головой замполит, — ну зачем ты так. Он ведь приставлен к тебе. Охранять должен.

— Охранять! — Вахрушин отшвырнул ногой обсыпанный штукатуркой круг сыра и принялся расхаживать по магазину. — Меня уже незачем охранять. Теперь пусть сами себя охраняют.

В магазин вбежал Колтунов. Лицо его было бледным и растерянным.