Гаетан Суси - Девочка, которая любила играть со спичками

Надо вам сказать, что тогда со мной такое случилось в первый раз, потому что в этом мире у меня нет никакого интереса к тщете нашего мирского бытия, кроме некоторых четко определенных категорий, предметов, и мне никогда не приходило в голову, что в нашем дровяном сарае может находиться что-то такое, что могло бы для меня иметь какое-то значение, поэтому я и не подходила к нему ближе, чем на четыре или пять локтей, как и к некоторым другим хозяйственным постройкам в наших владениях, откуда же мне, скажите на милость, в таком случае было знать, что там находится внутри, включая Справедливую Кару?

Которую я тогда и увидела в самый первый раз в жизни моей распропащей. А если бы до того самого дня кто-нибудь мне сказал, что папа хоть как-то интересуется цветами, я бы, наверное, тысячу раз обмозговала это в своей бестолковке и все равно не поверила. Но папа наведывался туда по нескольку раз в неделю, совершенно не подозревая о том, что я подглядываю за ним в окошко сарая, когда он разбрасывает лепестки вокруг стеклянного ящика и бубнит себе что-то тихонечко под нос, будто говорит с такими же близкими, как вы или я. Отец мой всегда был старым, сколько я его знала, таким старым, что я могу только строить догадки, пытаясь представить его себе другим, таким, каким он был в возрасте парня хоть куда в сутане в Японии. После того случая я несколько лет видела его там в слезах, как тогда, в самый первый раз, такого старого, как горы, говорящего со стеклянным ящиком, будто он был совершенно нормальным, и при этом у меня всегда от удивления, как от горя, щемило сердце, будто я вдруг замечала каплю крови, сочащуюся из старого сухого валуна, вот вам крест. Уж не знаю, улавливаете вы, о чем я речь веду, или нет.

Как бы то ни было, со временем это стало для меня чем-то вроде тайной мессы, на которой присутствовала я одна, и даже священник, служивший ее в склепе, не подозревал о том, что я рядом. Конечно, мне совсем не хотелось, чтоб он узнал, как я за ним подглядываю, потому что это было чревато затрещинами, которые я себе прекрасно представляла, поэтому, когда дело подходило к концу и с первыми лучами зари он собирался уходить из сарая, я брала ноги в руки и стрелой сматывалась оттуда, только воздух вихрился в окружавшей тишине, как вокруг подружки моей стрекозы. Больше того, со временем я с легкостью могла определять тот момент, когда папа закончит, можете мне поверить. Когда все было сказано и сделано, у этого священника, если можно так выразиться, Не ita missa est, состояла в том, что он ухаживал за Справедливой Карой, заботливо сметал с нее пыль, менял ей покровы, осторожно перекладывал ее в другое положение, а потом нежно клал обратно в ящик с невысокими стенками.

Но как-то раз, когда папа оттуда выходил, уж не знаю, что с бестолковкой моей приключилось, но я там замешкалась перед самой дверью, а он как увидел меня, так, прямо, и оторопел. Он взмахнул рукой, а я подняла локоть на уровень щеки в полной уверенности, что меня ждет, сами знаете что, но против всяких моих ожиданий он мягко погладил меня по голове и, заглянув внутрь склепа, сказал не без доли натянутости, но спокойно:

— Это — справедливая кара. Вот откуда взялось то имя, которое мне врезалось в память.

Так я узнала о Справедливой и обо всем остальном, что хранилось в склепе, а потом я частенько туда с папой наведывалась, и воспоминания об этом стали для меня священными. Я помогала ему со стеклянным ящиком, я даже вроде как перешла с ним на ты, подражая папе, говорила с ним как с самым настоящим ближним, как будто у меня тоже крыша поехала. Под конец мы вынимали Справедливую Кару из ее ящика, если только не делали этого раньше, что тоже иногда случалось, и, не отрывая от нее взгляда, смахивали с нее пыль. А потом, бывало, мы часами сидели там вдвоем с папой моим, взявшись за руки, с места мне не сойти, и эти воспоминания тоже стали для меня священными. Должна вам признаться, что в это время со мной происходили какие-то странные вещи. У меня возникало такое ощущение, будто ко мне возвращаются перевоспоминания о тех временах, когда все в наших владениях треклятых было совсем не так, как теперь. И прежде всего солнце: тогда оно все заливало своим светом. И всегда этот свет меня повсюду преследовал, чтоб мне пусто было. Я носилась из стороны в сторону, а он мне светил даже на каблуки и подметки, хоть стой, хоть падай, и под конец я даже начинала уставать, не говоря уже о том, что он мне все время слепил глаза. И с луной было то же самое. Я шла, как иногда говорится, куда глаза глядят, потом возвращалась обратно тем же путем, а она — это же надо! — все так же висела себе в небе между вершинами деревьев, даже если я не шла, а бежала. Даже сегодня. Я иногда думаю, что не просто так на земле живу в свете этих двух светил. Та же проблема и с облаками, похожими на помпончики. Но об этом — ни слова.