Вацлав Михальский - Прощеное воскресение

— Предлагаю сегодня поехать ко мне, а завтра вы с Улей отправитесь в город и закрепите в мэрии свой брак формально. Потом съездим к нотариусу, где я перепишу мою тунизийскую фирму по реконструкции портов и строительству дорог на Улю. Вам понятен ход моих мыслей?

— Понятен, — без интереса отвечал Иса. — Вы видите меня управляющим?

— Нет. Я вижу вашу жену и вас полноправными хозяевами дела. Что вас смущает?

— Надо подумать…

— Думайте. Но хорошо бы до рассвета тронуться в путь.

— Вы собираетесь уехать из Тунизии навсегда?

— Навсегда? Не знаю. Но, возможно, надолго, — неуверенно проговорила Мария. — Посмотрим, как карта ляжет.

Ее неуверенность была притворной, просто сработала привычка именно так вести деловую игру, оставляя на всякий случай пути к отступлению. А на самом деле за те несколько минут, как пришло к ней внезапное решение переписать часть своего имущества на Ульяну, Мария все успела обдумать: она сделает это для того, чтобы раз и навсегда укрепить положение Ули в обществе, максимально уменьшить ее зависимость от доброй воли мужа, застраховать названную сестру от превратностей судьбы. По всему видно, что туарег пока еще любит Улю, но то, как он сказал «поднадоело в пустыне», содержит в подтексте не одну только пустыню…

Перед рассветом караван вышел из лагеря туарегов. По меркам Сахары путь предстоял короткий, и Мария с Ульяной были на лошадях, а доктор Франсуа и Иса дремали под мерную поступь своих верблюдов.

За ночь, как всегда это бывает в пустыне, раскаленные пески остыли настолько и так похолодало, что женщинам пришлось накинуть на плечи легкие бурнусы из тонкой шерсти. Разлитая в воздухе свежесть приятно бодрила, и было трудно представить, что через два-три часа опять наступит пекло.

— Ты совсем своя среди туарегов, — похвалила Мария ехавшую с ней бок о бок Ульяну.

Ульяна промолчала.

— Все тебя любят, всем ты нужна. Это не может не радовать, — вновь попыталась завести разговор Мария. И Уля опять промолчала.

— Скорей бы состариться, — сказала она наконец под мягкий топот копыт по хорошо утрамбованному песчаному насту караванного пути.

Где-то недалеко в темной глубине пустыни отчаянно заверещал какой-то зверек. Видно, настигла его судьба.

— Куда спешишь? — совсем не удивившись реплике названной сестры, спросила Мария. — Для чего тебе стариться?

— А чтобы никто от меня не ждал ребеночка. Знаешь, как тяжело обманывать ожидания.

— Но ведь знахарка Хуа сказала, что дело не в тебе. Ты разве не помнишь?

— Я-то помню… Так что, мне с Колей попробовать?

Вопрос Ульяны повис в стремительно светлеющем воздухе. Рассеянный, но удивительно яркий свет почти мгновенно залил необозримые пространства. С какой-то неистовой, но очень мягкой силой он катил свои волны с востока на запад, и еще недавно темное небо вдруг воссияло над миром нежной голубизной. Далекие палевые склоны южных отрогов Берегового Атласа туманно светились, воздух реял над землей и струился почти невидимыми нитями света. Даже тени верблюдов, лошадей и людей, казалось, были размыты светом, его текучим неуловимым блеском — над пустыней воцарились священные минуты сухура. При невероятном обилии и яркости света он не только не ослеплял, но даже и не напрягал глаза, а как бы ласкал взор надеждой на вечное будущее.

Как всегда неожиданно сверкнул из-за дальней цепи гор на востоке алый краешек солнца. Утро нового дня вступало в свои права.

Наверное, с четверть часа они ехали молча. Мария следила за тем, как по палевым склонам заметно приблизившихся гор перемещались красноватые пятнышки с белыми точками, очень похожие на мухоморы.

Теперь Мария знала, что это вовсе не грибы, а газели среди желтеющей альфы — африканской разновидности ковыля.

Внезапно на одном из широких дальних склонов Мария увидела довольно крупные знаки, похожие на какие-то неизвестные ей письмена.

— Посмотри на горе — что это, Уля?

— Это я со своими туарегами написала на тифинаге, а по латыни — «Rusia Ulia», на русском — «Россияуля»: можно прочитать и как «Улина Россия», и как «Россия первая». На нашем тифинаге все слова пишутся слитно, без разделения, без заглавных букв, без знаков препинания. Я хочу все это ввести, даже купила своим бумагу и карандаши… Учу их, но пока толку мало, им все это непривычно. А доктор Франсуа говорит, что если я сумею изменить написание тифинага, то мне нужно памятник при жизни поставить. А на кой мне памятник? Мне бы ребеночка…