Галина Щербакова: Чистый четверг

Сейчас он мчался проводить Галочку и быстро, быстро просить туда же назначения. И еще он мчался поблагодарить Фаину и попросить ее не кричать на домработницу. Он вспомнил сразу, одновременно крепкую, налитую, с шершавым соском грудь Галочки и дряблую, поникшую грудь Фаины. И понял, что любил обеих женщин… Скорость была неимоверная, поэтому Виктор Иванович захотел осторожить шофера, но тут они как раз въехали в тоннель. И возникло ощущение, что он едет в картину Петрушки… Вот она, впереди маячит «Мишень». Но тут же это ушло, потому что вспомнилось совсем несуразное. Гуськом, как утята за матерью, идут в школу ребята. Под его аккордеон. Фаина стоит рядом – как же он забыл? – в черных лодочках с муаровым бантом и отбивает ритм сложенной тетрадкой. Он запомнил этот первый класс. Впереди всех шла Наташа. Потом она вышла за Кравчука и стала алкоголичкой. Но тогда она ничего не боялась и шла так отважно и весело, что местный фотокор в ноги ей кинулся, чтоб запечатлеть ее такую. И она, малявка, даже притормозила, понимая, как это важно – ее снять для газеты. Фотокор благодарно пожал ей лапку и сказал: «Всегда будь такой!» – «Всегда буду!» – радостно ответила она.

«Надо найти эту фотографию, – озабоченно подумал Виктор Иванович. – Хорошее лицо для международной выставки».

Потом шла Таня Горецкая. Третий класс, с золотой косой до пояса. «Ну, мать честная, – закричал фотограф, – у вас тут не дети, а просто оранжерея!» Таня шла и пела, она одна знала все слова песни, которую он тогда играл. Она прошла мимо фотокора равнодушно, и ее детская спинка была прямой и гордой.

Шел Валя Кравчук. Он прямо ел его, Виктора Ивановича, глазами, и столько было в этих глазах восхищения, что Виктор Иванович подмигнул мальчишке, за что получил тычок тетрадью от Фаины. «Не фамильярничай», – прошептала она ему.

Следом шли старшие. Галочку он не помнит. Помнит ее сестру Ольгу. Она шла, поджав губы, ни на кого не глядя. Ни на кого не глядя, бычком прошел и Коля Зинченко.

«Надо найти всех этих детей, – думал Виктор Иванович. – Надо их собрать вместе. А я поиграю им на аккордеоне».

«А в морду не хочешь? – спросил его взводный. – Я тебе дам играть среди ночи! Ишь, Новиков-Прибой…»

«Я тогда постеснялся ему сказать, что не Прибой, а Седой, и не Новиков, а Соловьев… Так он и будет ошибаться… Надо обязательно найти его и осторожно поправить, чтоб не обиделся».

Скорость увеличивалась, но и росло количество не сделанных дел. «Ах ты, боже мой!» – забеспокоился Виктор Иванович, а тут и туннель проехали, и Некто стоял на дороге, подняв руку, как для автостопа.

«Садитесь, садитесь, – растерянно сказал Виктор Иванович. – Вам куда?»

«Нам по дороге», – засмеялся Некто.

«Ну и хорошо, – обрадовался Виктор Иванович, – а то мне сворачивать никак… Ничего не успеваю… Дел по горло…»

И он хотел показать это «по горло», но вдруг понял, что не сможет этого сделать. То ли не было горла, то ли рук, то ли они существовали в разных местах или временах, только шевельнувшиеся пальцы распростертого на траве человека лишь и сумели, что чуть прищемить лист подорожника.

Он не знал, что в двухстах метрах от него разговаривали двое. Савельич, сжимая когтистой рукой когтистую куриную ногу, говорил респектабельному седоватому мужчине, который, аккуратно натянув штанины над коленями, усаживался в кресло напротив.

– Пошел к себе, – сказал господину Савельич. – Переживает…

– Вы ему ничего не сказали? – спросил мужчина.

– Витя нежный… Витя – подсолнух… Пусть отдыхает… От дела Зинченко его надо отделить совсем…

– Не получается, – сказал респектабельный, продолжая тянуть брючины вверх.

– Не трогать Гуляева по уголовке! Не трогать! – Казалось, Савельич хочет бросить куриной лапой в собеседника, тот даже вздрогнул, и встал, и крутанул шеей.

– Пойду к нему! – сказал он и засмеялся. – Убежал от судьбы, как мальчишка. Казак!

И гость Савельича пошел по тихой зеленой улице. Приметил в стороне машину Виктора Ивановича. Шофер лежал на траве, закрыв глаза «Огоньком».

Не торопясь, помахивая веточкой, гость шел к даче Виктора Ивановича.

Он наткнулся на него возле колонки. Виктор Иванович лежал, глядя широко открытыми глазами в небо. Рядом с протянутой рукой, будто прося Христа ради, стояла эмалированная кружка с пятнами марганцовки.